Эта страна - [9]

– Очень подходящая, – сказал Саша вежливо.

– Да не, я добрый. У тебя что, платка нет?

Не дожидаясь ответа, Расправа полез в карман кожаной куртки и достал пачку салфеток.

– На, оботрись.

– Спасибо.

Пальцы безобразно выплясывали и не гнулись, как от холода. Влажная салфетка соскальзывала. Расправа стоял рядом и аккуратно, не торопясь, полировал золотую печатку на среднем пальце – такую огромную, что её вполне можно было использовать вместо кастета.

– Люблю, чтобы от вещи вес был в руках.

– Штангистом хотели быть? – (Глупая, неловкая шутка. Это всё стресс.)

– Ну типа. А ты?

– Я хотел быть кем-то стóящим.

– Получилось?

– Нет.

– Бывает. Ладно, пошли.

– Куда?

– Куда-куда, в гостиницу.

– Я не такой, – прошептал доцент Энгельгардт.

– Какой «не такой»? Не живёшь в гостиницах? Я же вижу, ты не местный. А гостиница здесь одна приличная. Дедукция. – Расправа хохотнул. – Я тебя там видел. В лобби.

– О! понятно. А вы..?

– Приехал по бизнесу.

У Саши достало ума не спросить: «По какому?», не сказать: «Оно и так видно». Он ещё разок сказал «о!».

Центральная гостиница Филькина не походила ни на казовый отельчик из отечественных сериалов, ни на адские руины из отечественного арт-хауса. (Россия вообще не похожа на изображаемую Россию, на своё отражение в кривых и некривых зеркалах. Может быть, не только Россия. Может быть, что угодно, поднеси к его носу самое честное, самое научное зеркало, отобразится не лучшим образом.) Гостиница, одним словом, называлась «Престиж» и имела в распоряжении одноместные номера «люкс», удобства в номерах, молодого менеджера, заставлявшего персонал в служебных разговорах называть постояльцев гостями, и что-то вроде лобби, куда планировали провести Интернет, а по утрам подавать завтраки, но пока что постояльцы (гости) собирались там вечером ради огромного телевизора. Деловых, как мечталось менеджеру, встреч в лобби никто не проводил: то ли дел не было, то ли бизнесменов.

Саша и Расправа посмотрели на комиков, которые всё время смеялись сами, исполняя роль закадрового смеха (освобождали они зрителя от этой повинности или подавали ему пример?), потом – аналитическую передачку про выборы и другие наши несчастья, ещё потом – финал плоского узколобого фильма для широкой и глубокой аудитории и его обсуждение в интеллектуально-аскетичной – не понимать превратно – студии. На этом месте Саша, перенёсший шутки и аналитику, поглубже вжался в мягкий удобный диван. В лобби было полутемно и пусто, телевизор мерцал исправно, щегольски, равнодушный к кипящим в нём страстям. (Если они кипели и если это были страсти.) Участники дискуссии сидели в телевизоре, как в надёжной клетке. Большинство Саша хорошо знал по именам, а двоих – лично.

– Что ты так смотришь?

– Я не смотрю, я просто не закрыл глаз.

– Но ведь хвалят же, – сказал Расправа.

– Хвалят, потому что боятся прослыть некультурными дебилами.

«Сто тысяч искусствоведов, занимавшихся итальянским Возрождением, так и умерли, не съездив в Италию!» – выкрикнула из телевизора бодрая старушка.

– На хера вообще столько нужно, – отстранённо сказал Саша, – на одно-то Возрождение. А во-вторых, нельзя же так простодушно показывать, что судьба ста тысяч искусствоведов тебя заботит больше судьбы десяти миллионов доярок. – Он посмотрел, как Расправа, перед тем как налить в стакан воду из бутылочки, протирает его отглаженным носовым платком. – Интеллигенция горюет только о себе. Как было плохо в СССР писателям, как было плохо искусствоведам… И не так уж плохо, если прикинуть размер дарования к размеру московской прописки.

– Как-то вы недружно живёте. Не по-хорошему друг к другу.

– Кто «мы»?

– Ну как, ты сам сказал. Интеллигенты.

– Ха! – сказал Саша. – Ха! А вы, бандиты, дружно?

– С чего ты взял, что я бандит?

– Глаза-то у меня есть.

– Меньше телевизор смотри, глазами-то.

– Я вообще не смотрю телевизор, – оскорблённо сказал Саша. И подумал о всех своих знакомых, которые тоже вообще не смотрели, но, судя по издёвкам и шуткам, были прекрасно осведомлены насчёт контента.

Расправа зевнул.

– Устал я, как сивка-бурка.

– Как савраска.

– Что?

– Ты хотел сказать: «Устал как савраска».

– А сивка-бурка, по-твоему, не устаёт?

– Он устаёт от другого. На нём, по крайней мере, не пашут. Это же богатырский конь. Богатырские кони питаются огнём, горячими угольями; пьют с хозяином из одной чаши.

– А савраска?

– А савраска – крестьянский, мужичий. Заморенная кляча, которую бьют по глазам.

– И я, значит, похож?

Саша смешался.

– Я согласен, что сам ты сивка-бурка. Но говорить нужно «устал как савраска».

– Не понял, почему. Как ты насчёт бильярда?

– Нет, – сказал Саша, – я спать пойду. Простите, если не так сидел и не то говорил.

Попав в номер, он поискал отсутствующий Интернет, потосковал ни о чём, полистал собственный завтрашний доклад… зря он это, тут бы не поправки вносить, а в печку всё разом, в печку… полистал доклад и, как впервые, оглядел комнату. Она была не убогой, а никакой – такой, какую ждёшь от гостиниц, перестав верить в отель «Бертрам». (Вот только что, в рекламе, ему предлагали «чипсы со вкусом холодца с хреном», а это, стало быть, была казарма со вкусом отеля.) Горячая вода, чистый санузел и непродавленная кровать его никак не воодушевили. Кто сделал так, что приходится выбирать между горячей водой и индивидуальностью?