Эта русская - [14]

Мучительно вглядевшись в сторону Ричарда, госпожа Бенда, щуплая, внешности скорее татарской или узбекской нежели великоросской, наконец признала его и засияла улыбкой. Как обычно, они церемонно пожали друг дружке руки, усердно покачав их вверх-вниз.

– Ваш визит – большая честь для меня, доктор Визи, – проговорила она, разумеется, по-русски, поскольку, проведя в Англии полвека, вряд ли сумела бы выразить на здешнем наречии столь сложную мысль.

– Ну что вы. Боюсь, я совсем ненадолго.

– Однако вам хватит времени познакомиться с моими гостями. Некоторых, без сомнения, вы уже имели удовольствие видеть. Итак… госпожа Стивенсон-Кинг… профессор Радек. господин Стивенсон-Кинг… доктор Визи… доктор Начна-Кутара… госпожа Стржебни… госпожа Полинская… господин Клейн,… госпожа Радек… господин Ноллидж… профессор Штумпф…

Медленно поворачиваясь, раз-другой даже испытав смутное чувство узнавания, Ричард окинул скользящим взглядом множество лысин, бород, вставных челюстей и очечных стекол. Он напомнил себе, что совершенно бессмысленно вспоминать, почему он явился сюда, а не отправился на гулянку с Сэнди. Представления вскоре были завершены, и вызванная ими вспышка энергии сразу же выдохлась, хотя, как ему показалось, в воздухе повисло ожидание. Было грустно и тягостно думать о том, чего тут еще могут ожидать. В его мозгу проносились смутные воспоминания о всяких неуютных местах, описанных в романах или запечатленных на фотографиях, – Лестер или Бирмингем Эдвардианской эпохи, Москва тех же времен, хмурый веймарский Берлин, – и к ним добавлялась довольно плоская мысль о том, как трудно поверить, что Лондон находится прямо за этой стеной, завешанной картинами.

– Мы с вами уже встречались, – проговорил профессор Радек, или господин Клейн, или даже госпожа Стржебни.

– Да-да, разумеется. Вы прекрасно выглядите.

– В последнее время, увы, отнюдь. Вы давно были в России? И где?

Ричард принялся отвечать на заданные вопросы с прилежанием и обстоятельностью, нагнавшими скуку даже на него самого, однако когда до собеседника дошло, о сколь давних временах идет речь, подробности о маршруте уже не потребовались.

– Так трудно сейчас узнать, что же там на самом деле происходит. Я имею в виду в России.

– Да, действительно, – согласился Ричард.

– Но сейчас мы, кажется, все узнаем.

В этот момент через порог, через который Ричард так робко переступил часов двадцать тому назад, широко шагнул крупный мужчина лет шестидесяти, чья внешность была столь же щедро насыщена всякими подробностями, сколь безнадежно остальные были ими обделены, – например, пурпурная ширь физиономии, трехцветные борода и шевелюра, ультрамариновая бархатная тужурка с розовыми шелковыми лацканами и кушаком, отделанная по манжетам и накладным карманам бирюзовой тесьмой. При его появлении вся компания, от госпожи Стивенсон-Кинг до профессора Штрумпфа, дружно выговорила «Ах!» и устремилась к нему, уверяя друг дружку, что никто не слышал звонка у двери.

– Вот вы, наконец! – причитали они. – Вот вы и пришли! Ах!

– Простите, я, кажется, не имел чести…

– Это Юлиус Хофман, – слегка нахмурившись, просветила Ричарда одна из дам.

– Да, но чем он…

– Это Юлиус Хофман. – Нервно покручивая жемчужное ожерелье, свисавшее до живота, Бог-ее-знает-кто вытаращилась на него, перемаргивая, и отступила на шаг. – С новостями, – добавила она.

– Прошу вас. Прошу вас, – проговорил Хофман, воздев свои непропорционально крупные руки. – Прошу вас. Если изволите, я сначала в общих чертах опишу нынешнее положение в России. После этого, с вашего позволения, я перейду к подробностям, каковых могу предложить великое множество. Устроит вас это?

– Итак, – возгласил он среди почти неправдоподобного молчания, – ненавистная Россия Ленина, Сталина и их последователей рушится и постепенно канет в небытие. Однако то, что идет ей на смену, ничем не лучше – это страна столь же грубая, тираническая, уродливая, грязная, варварская, неграмотная, мрачная, все та же бесплодная и безнадежная пустыня в культурном отношении. Страна, столь же нам чужая. Наша родина, которую здесь помнят лишь немногие, известная нам по воспоминаниям родителей, бабушек и дедушек, исчезла навсегда. Мы должны отбросить всякую мысль о том, что имеем какое-то отношение к тому месту на карте, которое до сих пор называют Россией. Мы должны бережно хранить в наших сердцах былое и никогда не думать о настоящем.

Через несколько секунд какой-то старик в подпоясанной кацавейке спросил:

– Все действительно так ужасно, Юлиус?

Хофман закрыл глаза, потом снова открыл.

– Все, с кем я разговаривал за последние месяцы, говорят одно и то же – сын старого друга, проведший год в Москве, гости из Харькова, два британских инженера, проработавших полгода в Узбекистане, белорусский писатель, приехавший преподавать в один из северных университетов, учительница, которая хорошо знает язык…

Никому из присутствовавших не пришло в голову намекнуть, что Хофману следовало бы съездить и посмотреть самому, да и вообще его слова не вызвали ни малейшего разочарования или грусти, у все было одно чувство – удовлетворение, что они услышали то, что хотели услышать, облегчение, что не надо думать о таких сложных и хлопотных вещах как розыски детей и внуков друзей, одноклассников или родных, приглашение гостей из России или, Боже избави, поездка туда. Когда Хофман перешел к подробностям, Ричард пододвинулся ближе и с огорчением обнаружил, что розовый шелк заляпан свежими пятнами жира, а бархатная тужурка местами протерлась почти до дыр. Пора было смываться – но прежде наведаться в дальний конец коридора.