Эстонские повести - [22]

«Я бы не хотела, — ответила она. — Если и видеть не придется, все равно не забуду. Другое дело, если бы я была счастлива в своей теперешней жизни».

«Неужто нет?»

Я спросил это, как, бывает, спрашиваешь у ребенка, который ушиб себе палец, ну прямо как у своей кровинки, но если бы она ответила хоть одно словечко. Вдруг застыдилась, завела о другом и спросила:

«Отец, может, хочешь кофе? Я сварю».

«Если можно», — ответил я.

Она сделала вид, что и не слышала. Побежала на кухню и, только когда вернулась, сказала:

«Вальтер поехал утром в деревню, его и в городе-то нет. А если случится, что войдет сейчас, можешь сказать ему, что пришел за кожей для подметок или за колесной мазью. — Примолкла на миг и вдруг, будто ее змея ужалила, спросила — А может, ты и пришел за колесной мазью?»

Тогда я рассказал ей о своей нужде.

«Нет у меня больше этой газеты, — сказала она. — Была, и берегла ее, как похоронное извещение. Но Вальтер, наверно, все ж догадался, что я дорожу этой газетой, и сжег ее. Теперь, отец, ты знаешь все. И не спрашивай больше и не допытывайся».

А чего мне было допытываться еще, если у бабы слезы на глазах. Ушел я, и кофе остался на плите. Ирма не стала и останавливать. Потом, правда, прибежала к телеге, мол:

«Возьми, отец, эти его бумаги — мне хранить их трудно».

— Где они у тебя? — спросила мать.

— В потайном кармане, в пиджаке, — ответил старик. — Не торопись ты с ними, я еще не кончил свою историю. Когда я ушел от Ирмы и честь по чести закрыл за собой ворота хлеботорговца, то подумал вначале, что теперь осталось только направить оглобли к дому. Но тут, на счастье, вспомнилось, что могу навестить еще господина Коттьлаппера. Время было, собрался и пошел. И что бы человеку сразу с правильного конца начать! Помню, Калле, бывало, все вроде высмеивал господина Коттьлаппсра, настоящий, мол, мужичонка и все такое. Я бы не посмел сказать это; сколько я с ним ни сталкивался, он всегда бывал и обходительный, и приветливый. Здоровье, правда, стало уже никудышное, но все равно — и совет подать сразу готов, и что сделать. Пусть, мол, я и не беспокоюсь, у него при газете работает племянница, она и раньше помогала пострадавшим. Вот видишь, догадался бы я сразу утром пойти к папаше Коттьлапперу, может, уже сегодня был бы с газетой.

— Не беда, если тебе все-таки обещали, — решила старушка. — Когда ты теперь должен за ней поехать?

— Обещал прислать.

— Прислать?

— Да, прямо по почте.

— Ого!

— Да, и тебе велел кланяться. Верно и то, что он сказал: с мужика задубелого спрос какой, но все знают цену материнскому сердцу. Верному и твердому.

Мать хрустнула пальцами, отвернулась в сторону и произнесла:

— Этот кусок сала и масло тогда следовало бы ему отдать.

— Да, и то чуть было не забыл, — ответил он. — И забыл бы, если бы человек сам не дал понять.

— Какой же ты у меня бестолковый был, — удивилась жена.

Старик поднялся.

— Видишь, был, — сказал он хрипло.

И, потирая крестец, заковылял к пиджаку, который висел на прибитой к стене катушке из-под ниток. К моменту, когда он вытащил из внутреннего кармана пиджака пачку бумаг, со скамеечки поднялась и жена.

Они подошли к окну, где еще было достаточно света, собираясь перелистать оставшиеся после сына бумаги. К сожалению, почерк был для старых глаз слишком мелким и неразборчивым. Они с благоговением отложили листочки в сторону и не узнали, по крайней мере в тот вечер, что это была рукопись пробной исповеди, которую оставил их сын.

И только на одной страничке буквы оказались крупнее и четче. Старички начали усердно читать. Но слова и предложения эти были какие-то странные:

«НУТРИЯ

НУТРИЯ НУТРИЯ

Ведро и две посудины.

НУТРИЯ КНУТ КНУТОВЩИК

НУТРИЯ маленький, милый зверек.

Мясо съедают, кожу сбывают.

Милосердный Боже, яви милость к тем, кого пожирают, и к тем, кто пожирает.

MAGEN[5]

КНУТ

МAGEN

Auf dem MAGEN[6].

Аминь».

Когда и эта страничка была отложена с тем же благоговением, старушка поднялась и вернулась к своей маленькой скамеечке возле дымохода. Старик остался у окна.

Придет осень, думал он, здесь я больше не останусь. Пусть только наступит пора лес рубить. С утра затемно буду уходить в лес. По полям, напрямик. Там, в лесу, хорошо топором махать. Жечь хворост. Сколько этого треска и дыма! Сын туда не придет, так запросто не явится, всегда нос воротил. Не придет, так не придет. Пусть не приходит, тем лучше. А вечером? Да, тогда он будет встречать его в дверях, руки протянет: «Дай хлеба лесного!»

А бедная старуха! Он всегда у нее перед глазами, весь божий день. Идет ли она в коровник, или к колодцу, или все равно за чем, он все время рядом, ни на шаг не отстает.

И стариковские плечи опускались все ниже, будто кто-то наваливал на них невидимый груз.

Пауль Куусберг Чудной Перевод Арнольда Тамма

Народный писатель Эстонии Пауль Куусберг родился в 1916 г. в Таллине. До 1940 г. работал каменщиком. Принимал активное участие в революционных событиях 1940 г. Воевал в рядах Эстонского стрелкового корпуса Советской Армии. В 1944–1946 гг. был редактором военной газеты, а после Отечественной войны — заместителем редактора газеты «Рахва Хяэль», редактором журнала «Лооминг». Окончил Высшую партийную школу в Москве. С 1960 г. — секретарь правления Союза писателей ЭССР.