Эстонская новелла XIX—XX веков - [140]

— Выбирайте отсюда, я гарантирую — они все очень хорошие.

— Я уже сказал, что хочу этот! — возразил молодой человек заносчиво, все более раздражаясь оттого, что торговец чего-то не договаривает.

Девушка вновь коснулась руки своего друга и вежливо спросила у продавца:

— А чем этот торт плох?

Продавец обернулся к девушке:

— Он вызывает расстройство желудка.

— Зачем же его покупают?! — воскликнула девушка изумленно.

— Может быть, вы продаете его самоубийцам? — язвительно добавил молодой человек.

— В некотором роде это так и есть, — ответил продавец спокойно.

Молодой человек и девушка взглянули друг на друга.

— Почему же он дороже других тортов? — спросила девушка.

Продавец вновь пожал плечами.

— Вероятно, потому, что сбыт невелик. Расходы по производству компенсируются высокой ценой.

Молодой человек и девушка отошли к окну и опять зашептались.

— Я не верю ни одному его слову, — прошептал молодой человек. — Просто-напросто он не хочет продавать его нам. Он вообще подозрительный тип.

Девушка изумленно подняла брови и украдкой взглянула на продавца. Молодой человек громко спросил:

— У вас много таких тортов?

— Каких? — продавец поднял голову.

— «Особых».

Продавец мгновение подумал.

— Нет, сейчас только один.

— Он его для кого-то придерживает, — шепнул молодой человек девушке.

— Прошу дать этот торт нам, — сказал он громко.

— Мне не хотелось бы вам его отпускать, — возразил продавец.

— Он продается вообще или нет?

— Продается, но…

— Так дайте его сюда!

Продавец колебался.

— Или для покупки этого торта требуется специальное разрешение?

— Специальное разрешение?.. Никакого разрешения не нужно. Но этот торт содержит некоторую долю яда и вызывает нарушение обмена. В известных случаях он может очень повредить, в особенности людям здоровым… — пояснил продавец.

— Тогда он должен продаваться в аптеке, а не в кондитерском магазине, — нашлась девушка.

— Он ведь стоит отдельно, — напомнил продавец.

— Дайте же наконец сюда этот торт, — нетерпеливо потребовал молодой человек.

— Может быть, вы хотите снести его кому-нибудь из своих знакомых? — спросил продавец недоверчиво.

— Вас не касается, что я сделаю со своей покупкой, — отрезал молодой человек.

Продавец сохранял вежливость.

— Помимо того, что я продавец, я еще и человек.

— Ну и будьте им на здоровье, — получил он милостивое разрешение.

— Этот торт нельзя никому дарить!

— По какому закону? — спросил молодой человек насмешливо.

Девушка с удивлением взглянула на него сбоку.

— По неписаному закону человечности.

— Хорошо, — ответил молодой человек, — дайте сюда торт, обещаю вам никому его не дарить.

Продавец еще раз пожал плечами. Захлопнул книгу, снял торт с витрины, осмотрел его, закрыл коробку и неохотно перевязал.

Молодой человек выложил все свои деньги на прилавок, взял торт, и парочка ушла. Продавец посмотрел вслед ей долгим взглядом, раскрыл свою иноязычную книгу и продолжал чтение.

…Что сделал упрямый молодой человек с тортом, неизвестно. Может быть, он его съел, чтобы проверить, правду ли сказал продавец. И — имел расстройство желудка, И — был доволен, ибо получил то, что хотел.

А может быть, он закопал торт в землю, чтобы никто не смог его попробовать и навредить себе.

Люди ведь то и дело совершают благородные поступки.

1968

МАТИ УНЬТ ИНТЕРЕС К ЧУЖОМУ СЧАСТЬЮ © Перевод Э. Яворская

— Интересно, а она счастлива?

Этот вопрос мы, бывшие ее одноклассники, задавали себе и друг другу, если иногда тихим вечером она встречалась нам на набережной Эмайыги, — в красном свитере, с непроницаемым взглядом. Она оставалась для нас загадкой, а может быть, мы сами делали из нее загадку, — все девочки из нашего класса были весьма обыкновенными, могла ведь хоть одна выглядеть загадочной. Но, в сущности, ее счастье или же несчастье нас не касалось: для нашего выпуска настало время, когда бывшие одноклассники и одноклассницы постепенно становятся чужими друг другу. И все же нам хотелось выяснить этот вопрос.

В школе она выделялась среди других девочек очень блестящими глазами. Это выглядело не только красиво, но и вызывающе. Ее взгляд казался нам порою чуть ли не бесстыдным, и мы, еще не имевшие смелости подступиться к девочкам, шептались друг с другом о том, что она небось «из тех», иначе с чего бы у нее были такие глаза?

Я прежде других мальчиков заметил загадочность ее взора. Ведь я считался школьным художником. Собственно, в школе были рисовальщики и получше меня, но у них недоставало дерзости помещать свои рисунки в стенгазете. У меня же хватало на это смелости, хотя я и чувствовал, что с каждым разом ее становится все меньше и все дальше отодвигается та весна, когда я учился в девятом классе и, танцуя с какой-нибудь незнакомой мне девочкой, спрашивал, не могу ли я ее нарисовать, — это производило эффект.

Однако Керсти — так ее звали — словно бы вынуждала рисовать себя, и виною тому были ее глаза.

Я отправился к ней домой, она жила на втором этаже, в окно падали лучи сентябрьского солнца. Она уселась на диван, я рисовал ее и курил, — здесь не от кого было прятаться. Портрет получился до того непохожим, что меня даже в пот бросило. Вдобавок ко всему еще и солнце светило мне в лицо.