Эстонская новелла XIX—XX веков - [13]

Девушка оправдывалась тем, что ее задержали в коридоре. И так как она считала, что барыне можно сказать то же, что и барину, которого она постеснялась беспокоить там, в зале среди гостей, то она сообщила госпоже о родителях господина пастора, которые ждут в передней и хотят повидаться с господином пастором.

— Родители господина пастора? — повторила молодая барыня и отступила на шаг. — Где… где они?

— В передней. Разве барыня сами не видели их, когда ходили на кухню?

— В передней стояли двое деревенских…

— Это они и есть.

Барыня покраснела как кумач, а затем побледнела. Между ее бровями залегла глубокая складка. Она быстро повернулась и поспешила в зал. Через несколько минут она вместе с супругом вошла в спальню, дверь которой тщательно закрыла за собой.

— Иоганнес, пришли твои родители!.. Какое несчастье!

— Мои родители?

— Да, твои родители! Они в передней. Я сама их видела… И сказали Вийю, что они твои родители!.. Именно сегодня! Боже мой, именно сегодня, когда у нас впервые такие гости! Господин и госпожа фон Рот! И господин фон Экбрехт! И доктор Флемминг! Как нехорошо, ужасно нехорошо!

— Да, действительно, неважно… Я и понятия не имел, ни малейшего понятия…

Господин Яксон в явном замешательстве стоял перед своей молодой супругой. А та дрожала от нервного возбуждения, в отчаянии переводя свои красивые глаза с одного предмета на другой.

— Но что же нам делать? Посоветуй же! — прошептала молодая дама на немецком языке, который был у них домашним. — Мы же не можем пригласить их к столу или в комнаты. Ты понимаешь?

Пастор Яксон стоял, опустив голову и прикусив нижнюю губу.

— Но они все же мои родители… — запинаясь, выговорил он, — и приехали к нам в гости…

— Но подумай, какие у нас гости! Впервые господин и госпожа Рот приняли наше приглашение, а их примеру последовали и господин Экбрехт с дочерью! И вот… Что бы они подумали о нас! — И несчастная дамочка заломила руки.

Пастор робко поднял голову. Лицо его выражало полную растерянность.

— Они могут подождать в моем кабинете, пока уедут гости. Я сейчас же отведу их туда.

И пастор повернулся к выходу. Но супруга удержала его за плечо:

— Это не годится, Иоганнес! Сапоги у них, наверно, смазаны дегтем, а кроме того, твой кабинет соединен с другими комнатами и туда может войти кто-нибудь из гостей.

— Запрем дверь.

— Это возбудит подозрение. Кто-нибудь захочет войти — ведь у тебя нет настоящей курительной комнаты — и не сможет… Знаешь что, Иоганнес, отведи их в комнату для прислуги! Она сейчас пустая, девушки все заняты.

Молодой пастор на этот раз прикусил клочок бороды. Он хотел ответить, но супруга опередила его:

— Лучше всего, если ты прикажешь Вийю отвести их туда. А тебе нужно сейчас же садиться за стол вместе с гостями… О боже, боже, суп может остыть и жаркое пригореть! Скорее, Иоганнес, нельзя же нам позорить себя!

— Я… знаешь ли… я сперва хотел поздороваться с ними…

— Но у тебя нет времени! — почти плача, возразила барыня. — Ты же знаешь, что суп уже на столе!

Она вытолкнула мужа, который больше не возражал, из спальни. Пока она сама оставалась в зале с гостями, пастор отправился в столовую, чтобы передать Вийю то, о чем они с женой условились. Когда это было сделано, высокочтимых гостей попросили к столу. Затем столовая наполнилась веселым звоном ложек и приятным гулом голосов.

4

Тем временем пожилые родители пастора Яксона сидели одни в людской. Господин пастор не может сию минуту выйти к ним, сообщила девушка, так как он садится за стол вместе с гостями. Поэтому он приказал пока что отвести родителей в людскую. После обеда он обещал тотчас же выйти к ним.

Отец и мать быстро переглянулись, но не произнесли ни слова. Когда девушка ушла, они молча стали разглядывать простую обстановку комнаты. Мари спустила шаль на плечи, а Михкель расстегнул пуговицы на шубе. Снимать верхнюю одежду они не стали, Михкель даже шапку держал в руке. Видимо, они считали свое пребывание здесь временным. Возможно, они мысленно задавали себе вопрос, почему сын и невестка приказали проводить их не в какую-нибудь из своих комнат, а в людскую. Почему они не пригласили их, как гостей, к обеду? Кто знает… Об этом они не сказали друг другу ни слова. Губы их были крепко сжаты.

Конечно, им нетрудно было догадаться, что они не подходят к обществу важных господ. Ведь девушка назвала имена нескольких помещиков, которые сегодня впервые в гостях у пастора. Но одно обстоятельство особенно укололо их, и об этом они, просидев больше часа, наконец заговорили.

— Хоть бы кусочек хлебца достать! Так есть хочется, что живот подвело, — шепотом заговорил Михкель.

— У меня тоже, — подтвердила Мари. — Могли бы они хоть сюда прислать нам еду. Я ведь знаю, как долго господа сидят за столом.

— Наверно, прислуге некогда или она забыла.

— Конечно, забыла. Разве прислуга о чем позаботится! Но ты, старик, не ной, потерпи, как я терплю!

Старик послушался и больше не ныл. Вместе со старухой он храбро переносил муки голода. Оба молча прислушивались к беготне в передней, к стуку тарелок, звону бокалов и веселому смеху.

— В неудачный день мы приехали, — заметил наконец Михкель, когда молчание, царившее в комнате, стало гнетущим. — С сыном словом не перекинешься, а невестку и не увидишь.