Эстонская новелла XIX—XX веков - [116]

— Помогите ему встать!

Шорник хотел схватить его — грубые руки причиняли боль. Эннок вырвался и поднялся сам. Если шорник ударит, он треснет его тоже. Палач не ударил, наверно не дали новой команды. Эннок стоял посреди комнаты, с одежды текла на пол вода, холод пробирал все сильнее.

— Садитесь.

Шорник опять хотел не то поддержать его, не то толкнуть, Эннок снова вырвался. До стула было два шага. Он преодолел их и сел. Опять закружилась голова, затошнило, от мокрой одежды холод проникал до костей.

— Мы все знаем, вам нет смысла отрицать.

Следователи обычно заявляют, что им все известно и что отрицать нет смысла, так ему всегда говорили. Откуда они узнали его имя? Старушку уборщицу выдала соседка, а кто предал его, Эннока? Кто-нибудь из таллинских товарищей, не выдержавший пыток?

— Мы действительно все знаем, — повторил следователь.

Пусть повторяет десять раз, сто раз, тысячу раз. Занден может думать что хочет, чем он подтвердит свои домыслы, где у него факты?.. Что это следователь говорит? Откуда они это знают? Кто-то, наверно, разболтал… Теперь надо быть настороже.

— Мы знаем, например, что вы в свое время, тайно перейдя границу, отправились в Россию. Через несколько лет возвратились, уже имея соответствующую подготовку подпольного организатора. Вам не повезло, вы в конце концов попались и были приговорены к каторжным работам. В тридцать восьмом году освободились по амнистии, и вас и ваших товарищей принудили, именно принудили уехать из Эстонии. Помните — морем, на лодке. В Ленинграде вас не встретили с цветами, товарищ Эннок, а даже посадили на некоторое время за решетку. Только к концу сорокового года вам удалось снова завоевать доверие, и вы вернулись в Эстонию. Очевидно, вы сами выразили желание возвратиться. Как видите, нам действительно все известно. Какой же смысл еще скрывать, что вас как опытного подпольщика оставили в Эстонии для организации сопротивления?

Они знают дьявольски много, они знают даже о том жутком недоразумении. Кто же это рассказал о том, что он, Эннок, был под подозрением, откуда они добыли такие сведения? Наверное, кто-нибудь из таллинских сболтнул лишнее. Мадис ничего не знает о той страшной ошибке, он, Эннок, все таил в себе. Кто это дал волю языку, кто оценил свою жизнь дороже, чем честь революции? Кто? От него они не услышат ничего, он не признает себя виновным ни в чем, лишь бы сил хватило до конца…

Все тело Эннока сотрясалось от холодной дрожи. Что, если потребовать сухую одежду? Нет, он не станет их просить, сухая одежда не спасет ни от чего, да они и не дадут ее. А может, все-таки принесут другую рубашку?

Занден продолжал:

— Вы убили Эдмунда Мятлика и присвоили его документы. Помимо всего прочего, вам придется нести ответственность за совершенное вами убийство.

И тут Эннок увидел рядом с лицом Зандена лицо школьной уборщицы. Госпожа Гренберг улыбнулась ему, и Эннок ответил ей улыбкой.

— Смотрите, он ухмыляется! — удивился шорник.

— Что вы можете сказать по поводу моих слов? — спросил следователь. — Перестаньте улыбаться.

— Я требую сухую одежду, — ответил Эннок. Улыбка не исчезала с его лица.

— Требуешь? — заорал шорник. — Я тебе сейчас шкуру разогрею!

Эннок видел, как поднялась рука, он не пытался уклониться от удара, да это и не помогло бы. У него уже не было сил защищаться, а если бы сил и хватило, то и тогда это не помогло бы — его бы связали и продолжали мучить. Надо держать голову высоко, это единственная верная защита.

Куда исчезло лицо госпожи Гренберг? Эннок понимал, что улыбающееся лицо ему только привиделось, и все же было жаль, что призрак рассеялся.

Гнусная тварь, он не бьет в полную силу, может, хватить его тоже? Голова Эннока от ударов моталась из стороны в сторону, во рту появилась кровь. Он боялся, что упадет со стула, но нет, не упал, только перед глазами все завертелось. Падать нельзя, шорник только этого и ждет… Откуда это несет водкой?

— Ну, жарче стало? — спросил шорник, отдуваясь, и остановился, как будто выжидая.

Эннок не ответил, слова не доходили до его сознания, да он, видно, уже и не был в полном рассудке. Он не ощущал ни вкуса крови во рту, ни боли, тело было бесчувственным. Письменный стол перед его глазами заколыхался… Где он находится, кто это пляшет вокруг него?

Лодка качается, почему лодка качается, если море спокойно? Или им дали лодку, которая должна утонуть, от охранки всего можно ожидать. С берега их должны все же видеть, берег уже недалеко. Куда его привезли, почему его ведут на допрос, это какое-то ужасное недоразумение, должны же они это понять! Они не верят, они что-то путают, почему они сомневаются в каждом слове, все должно вот-вот выясниться, ведь агентов так не засылают через границу!

Чего от него хотят?

Почему я приехал? А куда же мне было ехать? Это — моя родина, я, правда, родился не здесь, я родился в Тарту, но почему я не могу назвать государство трудящихся своей второй родиной? Даже если бы власть, опирающаяся на штыки, не изгнала меня из Эстонии, я бы все равно когда-нибудь приехал сюда, хотя и там нужны люди, еще нужнее, чем здесь, но там душно, страшно душно…