Эстетика и литература. Великие романы на рубеже веков - [75]
Подобные характеристики романа и эпопеи сводятся к такому, более общему, сопоставлению: непрерывность или разрыв между отображаемым временем и временем отображения. В самом деле, в то время как эпопея отображает мир, принадлежащий прошлому, роман изображает событие на временном уровне, идентичном уровню своих современников. Эпическое прошлое – это «абсолютное прошлое», прошлое, от которого мы отделены «абсолютной дистанцией», так как оно несёт в себе ценности, чуждые нам сегодняшним. Этим объясняется тот факт, что мир, отображаемый эпопеей, остаётся в другой временной плоскости – далёкий и вместе с тем недосягаемый. В нём невозможны никакие изменения, ведь это мир завершённый и незыблемый. Только в настоящем происходят изменения, поскольку здесь каждый непрерывно переосмысливает происходящее и даёт ему новые оценки.
В конечном счёте для Бахтина эпический мир, будучи абсолютным прошлым, не допускает никакой субъективного взгляда, но представляется только как «священное и непререкаемое» (ER, 458); более того, так как эпический мир полностью завершён в своём времени, в своём смысле и в своей ценности, он не может быть изменён, переосмыслен или переоценен; именно это и определяет абсолютную «эпическую дистанцию». Настоящее же, как «жизнь без начала и конца», не могло быть отображено эпопеей, но должно было стать предметом изображения романа и, ещё ранее, теми «низкими» литературными жанрами, которые с помощью пародии уничтожили эпическую дистанцию, дав основание тем самым для того приближения к предмету, которое разрушает абсолютность времени и ценностей. Таким образом, в романе, изображающем незавершённое настоящее, изображающее слово автора находится в той же самой плоскости, что и изображаемое слово персонажа, и устанавливает с ним диалогические отношения; это означает также, что теперь автор вступает в область изображения. Когда незавершённое настоящее становится предметом изображения – как это происходит в романе – временная модель мира меняется радикальным образом, становясь местом, в котором нет первого слова, идеального начала, и последнее слово ещё не сказано. То есть время и мир становятся историческими.
При взаимодействии с настоящим предмет теряет свою семантическую завершённость и вступает в отношения с тем становлением, в котором участвуют как автор, так и читатели. Так, если эпос представляет собой мир, полностью чуждый читателю и его личному времени, то роман «хочет пророчить факты, предсказывать и влиять на реальное будущее, будущее автора и читателей» (ER, 442). Тем не менее, Бахтин подчёркивает тот факт, что незавершённость романа является «внутренней» незавершённостью и требует завершённости «внешней и формальной, особенно сюжетной» (ER, 473). Это означает, что в романе по-новому ставится «проблема начала, конца и полноты» (там же). Если эпопея безразлична к началу и может быть неполной этим она обязана тому факту, что «абсолютное прошлое замкнуто и завершено как в целом, так и в любой своей части… структура целого повторяется в каждой части, и каждая часть завершена и кругла, как целое» (там же). Поэтому если в эпопее можно начать и закончить рассказ в любой момент, и эпическая завершённость при этом не пострадает ни малейшим образом, то для романа характерны «специфический «интерес продолжения» (что будет дальше?) и «интерес конца» (чем кончится?)» (там же).
С этой точки зрения важно отметить элементы сходства и различия, возникающие между молодым Лукачем и Бахтиным. В самом деле, оба они сопоставляют эпос и роман, но с разными целями. Для Лукача роман, потеряв ту «имманентность смысла в жизни», которая была характерна для эпоса, представляется как поиск целостности, смысла; но в нём обретение такой целостности, осуществившись исключительно в произведении, неизменно сопровождается осознанием того, что мир предоставлен бессмысленности. С другой стороны, Лукач раскрывает в творчестве Достоевского новую форму эпопеи, для которой свойственно желание находить смысл не исключительно в произведении, но в жизни – в той жизни, которую Лукач и Достоевский называют «живой жизнью»: по этой причине произведение Достоевского не соответствует форме-роману, анализируемой Лукачем в Теории романа.
Для Бахтина, в свою очередь, сопоставление эпоса и романа не является, как для Лукача, хронологическим – сначала эпос, а затем роман – но касается другого способа развить как отношение между автором и героем, так и проблему времени. В самом деле, если явления «романизации» уже присутствовали, начиная с античности, и в более широком смысле – когда господствовал эпос, точно таким же образом продолжают возникать эпические произведения и в то время, когда роман находит своё полное развитие. Дело в том, что если эпос для Бахтина отмечен личностью автора, всегда остающегося извне, несовпадением времени повествования и повествуемого времени и завершённостью, то роман, в свою очередь, характеризуется как фактом, что автор находится внутри и вместе с тем вне своих персонажей, так и временной идентичностью, незавершённостью и процессуальностью.
