Эстетика Другого - [111]

пустотности интенционального эстетического объекта лежит не вовне, а «внутри», в самом субъекте, в его самочувствии), то и окружающие предметы для него также пусты. Где нет места Бытию — там тоскливо или скучно. Там жизнь как бы «останавливается»^[319]. В хандре (в отличие от тоски) эта лишенность Другого, эта «пустота» первоначально обнаруживается в человеке, в то время как в тоске душевная пустота изначально эстетически связывается с некоторой внешней предметностью, так что создается ощущение, будто это однообразие и «серость» предмета «наводят» тоску на субъекта эстетического восприятия. Если «пустота» исходно обнаруживается во мне самом, то мы имеем дело с автореферентным расположением. Хандра, спроецированная вовне, — это вещи, которые перестали меня «трогать». Все как обычно, но это «все» какое-то картонное, ненастоящее.

Хандра, как и тоска, — принадлежит к эстетике отвержения, к расположениям, в которых другое дано человеку в «качестве» Ничто ^[320]. Здесь Ничто «открывает мне глаза» на дурную бесконечность вещей и «имений дела».

Хандра — это тоска по Бытию. Человек как Присутствие дан здесь самому себе «как пока еще присутствующий» в чувстве ностальгии по Бытию. Хандра провоцирует человека «наложить на себя руки», «уйти в запой» и т. п., чтобы избавиться от «пустоты» («Он застрелиться, слава Богу, / Попробовать не захотел...»), и если что и удерживает его от этого шага, так это надежда на возвращение Бытия, на возрождение интереса к жизни, которая имплицитно упакована в самом «томлении-по-Бытию» как способе эстетической данности Другого^[321]. Мы ощущаем себя в хандре «отверженными», «обделенными» в Бытии (Бытием), и эта структура обделенности (Ничто-в-мире), негативно связывающая нас с Другим как Бытием, и превращает нас в тех, кто чувствует это отсутствие как своего рода «рану в бытии», нуждаясь в его возвращении. Хандра как автореферентная тоска, как «томление-по-Бытию-в-мире» есть такая расположенность Присутствия, такая его структура, которая заставляет ощутить свое бытие в этом расположении как «ненастоящее», лишенное смысла, а потому и «мертвое». Я мертв и мир мертв, но «я» тем не менее хочу быть живым, следовательно, в самом этом «желании выйти из тоски» сохраняется моя связь с Другим-Бытием. Здесь Другое (в своем положительном модусе, как Бытие, как положительное Ничто, как Утверждение, как Божество) оставило «человека», то есть перестало «наполнять его собой». Ему вдруг стало все равно, «что с ним будет».

Таким образом, и тоска, и хандра суть переживание отсутствия утверждающего Другого (Бытия) как не данного ни «во» времени, ни «в» пространстве. Время и пространство в хандре и тоске сохранены, но сохранены лишь формально, как априорные формы чувственного восприятия вообще (для научного познания такого формального пространства и времени — вполне достаточно, а вот для жизни — нет). Формальное пространство и время есть онтолого-эстетически «беззвучное», равнодушное к человеку и ко всему сущему пространство и время, оно отвлеченно от «живой вселенной» Присутствия. Поскольку в расположении тоски или хандры и человек, и вещи лишены Другого как Бытия (лишены экзистенциальной наполненности существования), то понятно, что и хандра, и тоска должны быть отнесены к эстетике «пустого» пространства и времени.

Завершая первый параграф, подведем некоторые итоги. Аналитическое описание показало, что тоска — это расположение, в котором Другое открывается человеку в модусе Ничто, или, иначе, это расположение, в котором разомкнуто отсутствие Бытия на стороне человека и на стороне мира. Данность Другого как Ничто отвергает само собой разумеющуюся осмысленность человеческого бытия в рамках повседневной жизни. Окружающий мир (а расположение тоски онтически тотально также, как и расположение ужаса) не воспринимается здесь как отвергающий саму способность человека присутствовать в мире (мир здесь «из языка» не выпал): вещи по-прежнему что-то значат, онтологическая дистанция формально сохраняется, но все сущее в тоскливом расположении утрачивает осмысленность своего присутствия. Мир и существование мира (его временение) становятся пустыми, бессодержательными. Тоска как эстетическое расположение — тоска по Бытию и жажда утвердиться в полноте Бытия, стремление к полному присутствия.

2.1.2. Скучное > [322]

По отношению к тоске скука занимает ту же позицию, в которой находятся «слабые» (условные) стороны разноуровневых эстетических «дуэтов» (возвышенное/ большое, прекрасное/красивое, ветхое/старое, юное/молодое, безобразное/уродливое). Скука, подобно тоске, есть чувство лишенности Другого (Бытия), но лишенности не абсолютной, а относительной, условной ^[323]. Скука — это «тягостное чувство», это «томленье бездействия»^[324]. Душа томится от бездействия, так как не находит достойного предмета внимания. Причем, как и тоска, она может (и должна) быть описана в двух своих модификациях: 1) как скука, связанная с некоторой внешней реальностью, предметностью (с такой скукой мы имеем дело тогда, когда скуку «наводит» на нас что-то преэстетически-скучное