Эстетика Другого - [110]

Жизнь и мир тут лишаются смысла, поскольку сиюминутно-эфемерное существование не имеет никакого смысла, в эфемерном бессмысленность сиюминутного существования сущего выходит на первый план и становится эстетической меткой «пустого», ничего не сулящего времени, времени за которым стоит не Бытие (опыт мимолетного, в отличие от опыта эфемерного, соединял в себе сиюминутность мгновенно исчезающего, «летучего» существования и онтологически фундирующую это расположение данность Другого как полноты Времени, как Бытия), а пустота Ничто. Все сущее в этом расположении представляется — но не путем размышлений или морального потрясения (нежданной утраты близкого человека, утраты того, что подготавливалось годами и т. п.), а эстетически — беззащитным, «хрупким», лишенным онтологической опоры эфемерным бытием.

Если в опыте «мимолетного» переживание мимолетности отвергает индивидуальное существование как осмысленное Бытие-в-мире, но при этом оно компенсировано, очищено силой «чувства сверхчувственного» ^[312], силой явленности в мимолетном Другого как Бытия, то в случае с некомпенсированной данностью «мимолетно-сиюминутного» мы уже имеем дело уже не с «мимолетным» как аффирмативным расположением, а с «эфемерным,», которое оставляет нас с ощущением пустоты Ничто как онтологической «базы» существования в мире, которое обессмысливает существование, отвергая Присутствие в его способности присутствовать в мире, понимать в нем. Непрочность, шаткость мира, явленная в эфемерном, свидетельствует о том, что в модусе «тоскливого» (иначе, чем в модусе тоски «замкнутого круга») человек теряет изначальную для него онтологическую связь с Бытием.

2.1.1. Хандра

От анализа «наведенной тоски» перейдем к анализу хандры. Тоска как экзистенциально-эстетическое расположение, в отличие от «тоски» в обыденной речи, не однородна. Тоскливое расположение может рождаться у нас 1) «вследствие» попадания в некоторую пространственно-свето-звуковую... среду, которая, как кажется, «вызывает» в нас «тоску», а может 2) появляться не только самопроизвольно^[313], но и независимо от внешней обстановки, в обычной, (пре)эстетически нейтральной среде, чтобы «потом» окрасить окружающий человека мир в тусклые тона.

Чтобы развести (терминологически) «наведенную» тоску и тоску автореферентную для обозначения этой последней мы используем слово «хандра». «Хандра» еще более определенно, чем «жуть» (в ее соотношении с «ужасом»), указывает на внутренний (в смысле его замкнутости на самого человека и свободы от связанности с внешней ему предметностью) характер хандры^[314]. Автореферентность хандры не отрицает, а скорее предполагает, что для человека в этом расположении вещи, люди, ландшафты исполнены тоски, «уныния»^[315], но этот их «унылый вид» в данном случае зависит от той хандры, которую несет в себе тот, кто видит, и есть не что иное, как ее предметная объективация. «Тоскливый вид» сущего следует «по пятам» за погруженным в хандру человеком. В целом можно сказать, что отношение «наведенной тоски» и «тоски автореферентной» примерно такое же, как отношение «ужасного» к «жуткому»^[316].

В расположении того, что мы назвали «хандрой», нет вовне данного объекта, который воспринимался бы «нами» как источник нашего эстетического расположения или по крайней мере как его повод, здесь «я сам» дан «самому себе» (субъекту чувства) как объект: объект здесь тот, кто «не находит себе места», а субъект тот, кто чувствует «того, кто не находит себе места из-за отсутствия Бытия»^[317].

Недуг, которого причину

Давно бы отыскать пора,

Подобный английскому сплину,

Короче: русская хандра

Им овладела понемногу;

Он застрелиться, слава Богу,

Попробовать не захотел,

Но к жизни вовсе охладел.

Как Child-Harold, угрюмый, томный

В гостиных появлялся он;

Ни сплетни света, ни бостон,

Ни милый взгляд, ни вздох нескромный,

Ничто не трогало его,

Не замечал он ничего^[318].

Причина хандры до сих пор не найдена, а потому не найдено и рецепта, следуя которому человек мог бы излечиться от тяжкого душевного «недуга». К самой сути хандры (как специфического, автореферентного модуса тоскливого расположения) относится то обстоятельство, что душа впадает в него без видимых причин и не связывается при этом с какой-либо определенной предметностью, на которую мы могли бы «указать пальцем» как на причину нашего «(в)падения в хандру». В расположении хандры человек оказывается непроизвольно. Не ожидающая ничего дурного его душа «вдруг», ни с того ни с сего начинает ныть, становится «пустой и холодной», «равнодушной» ко всему. Хандра «настигает» нас, а вместе с нами, через нас и мир («наш» мир). В состоянии «хандры» буквально все, все окружающее обесцвечивается даже если само по себе оно не бесцветно, а пестро и разнообразно. «Все» обесцвечивается тут потому, что обесцвечен «изнутри» тот, кто это «все» воспринимает. Вовне нет вещей, которые занимали бы меня (занимали бы меня у меня), были бы мне интересны, ибо нет того, кого они могли бы занять.

Хандра, как и тоска, есть эстетическая данность Другого как Ничто. Мир в хандре (формально) наличествует, но при этом теряет для Присутствия свою экзистенциальную наполненность. А поскольку человек здесь пуст сам для себя (в хандре