Есть у меня земля - [84]

Туча подкралась без грома. Была она небольшая, какой-то сколыш с настоящей, но сколыш весомый и самостоятельный, со своей молнией и громом. Правда, и молния и гром ударили почти одновременно, и тут же пошел дождь, крупный, резкий, как град, и прямой, словно у тучи была задача — остановиться вот здесь, над Дубровой, напоить живой водой истосковавшиеся деревья, близлежащие поля, совсем приунывшие и уже как будто не верящие в свое исцеление.

Струи не различались, под ними, чуть потрепетав, поникла листва — листья не умывались долгожданным дождем, они купались в нем устало, бессильно, словно хотели вобрать в себя всю влагу без остатка. Бежать к машине было бессмысленно, — вымокнешь в пути, а здесь, под раскидистой березой, пролетали лишь редкие капли — так жадно пили воду листья. Алексей и Тоня так и замерли под березовым куполом, не веря чуду — кругом стеной стоит вода, и не поймешь: то ли сверху идет дождь, то ли боковик, то ли снизу какие странные фонтаны открылись, а тут сухо, лишь водяная крошка сыплется.

Как ни старался, как ни пыжился березовый шатер, под которым стояли Алексей и Тоня, но лопнул — целый водопад хлынул вниз, враз вымочив застигнутых врасплох путников до нитки. Поверили они в колдовскую силу листьев и даже крышки малой из свежескошенной травы, что была в двух шагах, не соорудили.

— Ура!!! — совсем по-мальчишески закричал Алексей, — Дождик, лей, дождик, лей, дождик, силы не жалей!

И как в детстве, скинув ботинки, он выскочил на поляну, чтобы ногами попробовать этот хлебный дождь. Ходило поверье, что хлебный дождь, то есть тот, что спустился к хлебу в самую трудную минуту, обладает свойством утраивать человеческие силы. Надо только босиком пробежаться по нему. Не зря же все деревенские ребятишки так любят носиться по свежим дождевым лужам: кому не хочется утроить свою силу!

— Тоня-а-а! — закричал Алексей откуда-то из глубины елани, из-за сизой водяной стены. — Тоня-а-а!..

Тоня медленно, словно зачарованная, пошла к Алексею, пошла на голос, еще не зная, найдет ли его на этой огромной елани, затканной бязью дождя. Она не могла не идти.

Утром в окно сенок, в которых Алексей спал в летнюю жару, постучал Матвей Куркин:

— Хозяин, в работники не возьмешь?

— В какие «работники»? — не понял Алексей спросонку.

— Сено, говорят, метать едешь…

— Да, везу авторотовский народ…

— А себе, говорят, коровку решил завести…

— Глупости! Зачем холостяку-одиночке корова?

— И я так судил, а она сбузыкала: иди, говорит, к Жилину, подмогни сено сметать…

— Да кто говорит-то? — окончательно проснувшись, спросил Алексей.

— Кто, будто не знаешь, — Гутька моя. Ты, говорит, Соле — мамаше твоей — в сорок пятом вон какую возину набухал, на машине едва привезли. А разве я накосил Соле это сено? Лесник Алтухов Егор Семенович. Я только из лесу помог выдернуть. Так не берешь в работники?

Матвею Куркину очень хотелось поехать с Жилиным на сенокос. Работал Матвей в райцентре, — спецпочту возил с железнодорожной станции в районное почтовое отделение. Нашел-таки «фартовый» стул. Сутки отработал — трое отдыхай, домовничай. Гутю такой распорядок работы мужа не устраивал — то на хромке конючит, то на гитаре бренчит. «Артистом» Матвея прозвала и, чуть у кого из селян приспевало срочное дёло, предлагала: «Берите моего «артиста», а то на печке кирпичи повыпадывали».

— Да нет, спасибо, но корову я не собираюсь заводить как будто, — умываясь холодной водой из бочки, отказался от помощи Алексей. — А если и задумаю такое дело, то помощник у меня найдется…

— Понятно, — грустно вздохнул Куркин, так ему хотелось скрыться на несколько дней со строгих глаз жены. — Понятно, вон она в кузове сидит.

В «Топтобусе» действительно сидела Тоня. Предложив ей поехать с ним на покос, Алексей не надеялся на согласие, все-таки доярка, а ей в летнее время подыскать замену нелегко. Так и сам думал — шутка, всего лишь шутка его предложение, не поедет Тоня, не такая она, чтобы тратить время на бог знает что — коровы ведь ни у Алексея, ни в ее хозяйстве нет. А она согласилась. И подмену на ферму себе нашла, и договорилась с Гутей Куркиной, чтобы та присмотрела за огородом, в жар без поливки вмиг могут погибнуть огурцы, и дыньки, и помидоры. Как-то ловко и споро у нее получились сборы: сметана, молоко топленое, хлеб, лук, овощь там разная. Все это уложилось легко в один гусиный пестерь, к нему были приделаны ременные ручки. Тоня сидела в кузове, у самого окошечка заднего вида, задумчивая и серьезная. Алексей даже несколько оторопел, увидев ее:

— Тоня, ты что… на покос?

— А то куда. Сам пригласил.

— Мда-а, я думал… Садись в кабинку тогда, жене шофера положено сидеть в кабине.

— То жене, а я тебе еще не жена.

Глава тринадцатая

Алексей смотрел, как неторопливо и толково укладывает в подорожную сумку продукты Тоня, и было ему отчего-то так светло и радостно, что он беспричинно улыбался. Вареная картошка, бутылка с молоком, огурцы свежепросоленные — все то же самое, что он и сам раньше в утренних торопях совал, ничего нового не добавилось, кроме разве «подового» калача, на которые так славилась в Степновке Тоня. Правда, и у него иногда выходила удача на «подовый» калач, но это как-то не отмечалось — сам состряпал, сам съел, вроде как в магазине купил. Может, очарование шло от движений Тони