Есть у меня земля - [66]

Он частенько навещал Степновку, гостил подолгу, сходился со степновской ребятней в играх, участвовал в колхозной работе — возке копен, распашке картошки, на прополке полей, поливе огорода. Не отлынивал, работал на совесть, что и давало Евдокии Барабиной в шутку-несерьез говорить односельчанам: «А вы баете, не роблю я на общество? Двоем с унуком робим!» Трудодни, заработанные Борисом, записывались Евдокии Барабиной. Так Борис упросил бригадира. Лешка дружил с Борисом. Соля хоть и недолюбливала Евдокиев дом, но не перечила: «Друзей, Леша, выбирай сам». Лишь однажды раскипятилась: пришел Лешка из барабинского дома в детских полусапожках. «Пойди, Леша, отнеси Евдокии эту обувку — не нищие!» А ношеные полусапожки совсем не Барабина подарила Лешке, а Борис, в чем Лешка и признался матери. «Тем более! — прикрикнула мать. — Мал еще такие подарки делать!» Не понял Лешка, что так рассердило Солю: его «бутылы» совсем развалились, а Борису прислали настоящие яловые сапоги. Детские полусапожки Лешка отнес. Соврал, впервые в жизни соврал: «Жмут они шибко!» Через несколько дней увидел, как Евдокия Барабина продавала их на райцентровском базаре за пятьдесят рублей.

Черная кошка пробежала между друзьями в последнюю военную зиму. Степновские школьники делали игрушки и относили их по праздникам в детдом. В войну в магазинах игрушек не продавали, а если и случалось, то выбрасывали на прилавок изделия местной артели инвалидов, которые игрушками-то трудно было назвать. «Страхалаты», — как говорила Гутя о магазинных игрушках. Денег в домах тоже не водилось таких, которые бы можно было тратить на то, что по силам самим сгоношить. Сшить то есть из разных лоскутков-ремешков, склеить, сколотить, выпилить, одним словом — сгоношить. Совсем маленькими начинали делать игрушки, из картона бумаги. Взрослея, переходили на самодельные санки, распаривали в банных котлах березовые соковники, гнули из них лыжи, надежные, крепь крепью, не чета магазинным. Пусть не такой красы, но зато хошь с обрыва в них катись или с двойного трамплина прыгай — выдержат. Правда, носки время от времени разгибались, но ведь баню в деревне топят каждую субботу, и вода не куплена. Сделал Тоне лыжи и Лешка. А Борису мать расстаралась в городе настоящие, беговые, с ботинками, с бамбуковыми палками. Тоня выбрала лыжи Бориса. То ли они ей больше по размеру подошли, то ли понравились своей упругостью и кожаными ремнями, но вот выбрала, и все. «Спасибо», — сказала тихо-тихо и, привстав на цыпочки, поцеловала Бориса. Поцелуй пришелся в щеку, ребята прыснули, а Лешка почему-то покраснел. Словно это его поцеловали. Случись такое раньше или немного позже, пожалуй, не обратил бы Лешка на этот поцелуй большого внимания. А так, вздрогнул, от удивления широко-широко открыл глаза, словно получил нежданно-негаданно пощечину, и, не веря происшедшему, растерянно смотрел то на Тоню, прилаживающую к своим пимам лыжи, то на ребят, неумело прыскающих в кулаки, то на донельзя довольного Бориса. Ребята посмеялись и покатили вниз, к оврагам, где был устроен двойной трамплин. Да и Тоня, приладив лыжи, сделала на них несколько шагов. Потом остановилась, повернулась к Лешке, истуканом стоявшему у прясла:

— Ты что, Леша? — спросила Тоня.

Лешка не ответил. Да и что он мог ответить. Он смотрел на Тоню так, словно видел ее впервые.

Лишь через несколько дней насмелился Лешка спросить у своей «приписанной» сестрички:

— Зачем ты взяла его лыжи?

— Зачем? — удивилась вопросу Тоня. — Они были красивей.

А мать, узнав об этом, определила просто: «Городская, вот городские лыжи ей больше и понравились».

Забылся, почти забылся этот случай, не встреть Лешка сегодня у киоска Бориса Барабина, или Бобу, как его теперь называли в райцентре. Боба был не по годам высок и плечист. Из походки его уже исчезла детская торопливость, начали твердеть мышцы на руках. Своим одногодкам он предлагал: «Поборемся? Оборешь — мороженку забесплатно покупаю». Редко кто отваживался бороться с Бобой. Вот и сейчас вся ребятня, стоявшая в очереди, отказалась. Последним, кому предложил Боба «забесплатное» мороженое, был Лешка.

— Поборемся, друг? Оборешь — забесплатно…

— У меня есть деньги, — ответил Лешка.

— Кореш степновский! Давай деньги, я без очереди возьму.

— Я постою, — сказал Лешка, хоть и очень хотелось побыстрее вернуться к фотомастерской, где Гога Николайчик рисовал его мать, Щербинина и Тоню.

— Я постою, — неуверенно повторил Лешка. — Мне не к спеху.

— Как не к спеху? — хитровато подмигнул Боба. — Я видел, как ты с Тоней бежал по центральной улице к фотографии.

— Закрыта фотография.

— Не хошь бороться?

— Нет.

Боба все-таки силой вырвал у Лешки деньги. Растолкав малышню у оконца, спросил громко:

— Сколько?

— Четыре, — краснея, ответил Лешка.

Было стыдно, впервые он брал без очереди. Правда, к оконцу протискивался Боба, но все равно было очень стыдно.

Боба принес пять брикетиков.

— Кому пятый? — спросил Лешка.

— Тоне. От меня. Передашь?

— Зачем ей два? Горло заболит…

— Да ты не думай, на свои я купил, — отдавая мелочь, сказал Боба. — Скажешь — от Бориса Барабина. Проще — от Бобы. Скажешь?