Есть у меня земля - [50]

Макрина ушла за лампой. Соля надорвала конверт. Как выстрелы ударили слова… «Конечно, о смерти моего друга Петра Осердьева Вам сообщат официально, а я пишу по праву соседа по палате».

Стоял теплый вечер. Накрапывал комариный дождь. В комариные дожди в хороший рост шли травы.

Глава четвертая

Сенокосили почтовики в Верхних Борах. Колки да дубравки, рассевшиеся посередь полей, неказистенькие, просматривающиеся насквозь, называли, словно в насмешку, Нижними Борами. Странную картину являли собой Верхние Боры: некогда богатые стройной красавицей сосной, они в войну оказались начисто сведенными. Редкие островки сосняка сиротливо и одиноко чахли, не обещая путнику тени, ягоднику — ягод, грибнику — грибов, а охотнику — зверя. Чувство одиночества и тоски испытывал человек, въезжавший с ухоженных полей в этот лес…

Покружив по граням, почтовый «вездеход» остановился на елани, в центре которой одиноко торчала расщепленная молнией сосна.

— Здесь будет город заложен! — торжественно сказал Матвей Куркин. — Вы-ылезай, братики-касатики, сестрички-лисички, старички-боровички, старушечки-гнилушечки! Налетай — подешевело, расхватали — не берут! Занимай лучшие места для костра, телегу для ночлега, пень, чтоб увидеть счастливый день!

Умел говорить с шутками и прибаутками Матвей. Будь при деревне парк, как в городе, то на должность массовика-затейника лучшего кандидата не сыщешь.

Косари зашумели, загомонили, начали резво сгружать вилы, грабли, корзины и пестерьки с продуктами, фляги с водой, скатанную в узлы одежду, постель для ночевы, завернутые в мешковины литовки. Растягивали старенькие латаные-перелатаные армейские плащ-палатки на тальниковые остовы, внутри шалашей натягивали полотняные полога от гнуса. А Матвей не забыл и хромку, кто его знает, как погода настроится. Пойдет морос, выдастся и время для веселой мелодии, как знать.

— Никитки, руби ракитки, Иваны, готовь стаканы, Петры, отдыхай до поры, а все остальные и прочие — ко мне, в подсобные рабочие! — шебаршился Матвей. И не без успеха, на елани и впрямь в один миг появилось общее кострище, выросли шалашики, ожила от делового гомона лесная поляна, зацвела разноцветьем нехитрых жилищ, которые строили всяк по своему разумению: на двоих, на целую семью, на одиночку. Не успела Соля выкопать для бидона молочного и крынки со сметаной «холодильную» яму в песке, как Матвей сплел из гибкого тальника уютный шалаш, А себе устроил лежак из березовых веток и свежескошенной травы в кузове машины.

— Матвей, я же до смерти змей боюсь! — созналась Соля, осматривая шалашик.

— Змей здесь нет, есть «хозяйки», — пояснил Матвей. Лесных змей почему-то называли тепло, по-домашнему, «хозяйками». Может быть, потому, что первой «хозяйка» никогда не нападала, но не прощала и обиды, словом, жила в этих болотинах как настоящая владелица.

— Одна холера! — поежилась Соля, словно «хозяйка» уже притаилась где-то под травяным настилом.

— Ну и ладночки, будешь спать в кузове, а я здесь займу позицию, — нашел выход Матвей. — В Пинских болотах спал, в Мазурских — загорал; мне «хозяйка» как мать родная.

Предложив Матвею поехать на сенокос, Соля испугалась. Не думала, что он согласится. Привык больно по гулянкам с гармонью народ веселить, а сенокос да в лесной чаще — дело тяжелое, куда тяжелее, чем на лугу. Здесь траву из болотин надо выносить руками. А копнить, а сметывать в приметки? По кочкарнику да пням ни одна волокуша конная не пройдет, не говоря уже о машине. Рассчитывала на отказ, а оно вон как обернулось, согласился так, словно на гулянку шел. Тем же вечером забежала к Гуте, пересказала разговор. Думала, Гутя все остановит, ревностью зайдется — мужик с чужой бабой на покос, да с ночевой, покатил! А Гутя рассмеялась: «Правильно, Солька, отдохнул на войне, пускай сенцо из болотин потягает! Вон щеки-то со спины видать. По узкой грани лесной дак и не пройдет, за дерево зацепится!» За огородом обещала присмотреть, в жар без поливки вмиг могут сполыхать и огурцы, и помидоры. Одним словом, домовничать осталась.

Соля как-то отвыкла от больших сборов. Давно не приходилось. Все одна да одна. Привыкла и сборы устраивать на одну. А Гутя быстро навела порядок: «Вот те мяско отварное, без мяска на покосе мужик, особенно мой Матвей, не мужик, а чучело в штанах. Вот молочко, свежее и топленое, с пенками. Сметана… Ух, молодец баба, две бутылки красного купила! Без этого тоже мужик не работник! А прошлым вечером ты говорила, будто, мол, с чужой бабой я отпускаю мужа, дак совсем не чужая ты мне. И не пустила бы Матвея, если бы тебя не знала и не верила…»

В шалаш Матвей перетащил автомобильное сиденье. Разложив подушки, вытянулся. Ноги торчали из творила на полметра, строил жилье в расчете на рост Соли.

— Порядок, — сказал Матвей. — Ноги должны дышать!

Саперную лопатку отыскал в ящике.

— Пойду, однако, саранок накопаю на заварку.

Матвей ушел, а Соля присела на подножку машины. Вокруг шумел и суетился лагерь. Кое-где уже тянулся вверх дымок. Истинный селянин не начинает покос с работы. С горячего завтрака-обеда! Потому как дело не легкое и не скорое, набегом-наскоком не возьмешь.