Есть на Волге утес - [34]

Его поведение обнаруживает в нем редкую отвагу и самообладание; но он легко терялся и выходил из себя от житейской мелочи, ежедневного вздора; минутное впечатление разрасталось в целое настроение. В самые трудные минуты, им же себе созданные и требовавшие полной работы мысли, он занимался пустяками и из-за пустяков готов был поднять большое шумное дело. В добром настроении он был находчив, остроумен, но обиженный и раздраженный терял всякий такт и причуды озлобленного воображения принимал за действительность. Никон принадлежал к числу людей, которые легко переносят страшные боли, но охают и приходят в отчаяние от булавочного укола. У него была слабость, которой страдают нередко сильные, но мало выдержанные люди: он скучал покоем, не умел терпеливо выжидать; ему постоянно нужна была тревога, увлечение смелой ли мыслью или широким предприятием, даже просто хотя бы с противным человеком. Это словно парус, который только в буре бывает самим собой, а в затишье треплется бесполезной тряпкой».

В. Ключевский. Сочинения. Том 3.

У НИКОНА НА ИСТРЕ

1

От имени своего Аленка отвыкла. Крикнет Савва: «Алексашка!» — откликнется. Другие позовут: «Эй, парень!» — Аленка идет на зов. Сторожили они усадьбу боярина поочередно. Мокею молодой охранник — словно сын родной. В молодости Мокей служил в стрельцах, теперь взялся учить Алексашку стрелять из пищали, владеть саблей и бердышом. Савва со священниками соседних церквей дружбу завел. Особенно часто приходит к Савве ученый грек Иойль, приглашенный в Москву царем для упорядочения священного писания. Встретился Савва с Максимом Иойлем, вестимо, в кабаке. Когда Аленка по ночам на охране, друзья бражничают. Ненависть к Никону у Саввы помалу начала выветриваться — здесь, в домовой церквушке, раскол не заметен.

Боярина Аленка видит редко и то издали. И днем, и по ночному времени — мысли о матери, о заболотских несписочных людях Может, мать уже давно умерла, люди разбежались, а она вся в заботах о них.

Однажды, когда Мокей отпустил Аленку помолиться в храм, догнал ее человек. Моложавый, в богатой однорядке, без шапки. Подошел сзади, положил руку на плечо, тихо спросил:

— Тебя Алексашкой зовут?

— Ну, зовут.

— А раньше звали Аленкой?

Аленка дернула плечом, сбросила руку, хотела бежать.

— Не бойся. Я от Ильи. Велено с тобой поговорить. — Парень обошел Аленку, зашагал впереди. Свернул в проулок. У старой избушки с заколоченными оконцами сел на завалинку:

— Велел тебе Илейка кланятца…

— Не знаю я Илейки.

— Он здесь, в Замоскворечьи хоронится. Велел узнать — не передумал ли боярин на службу взять его. Завтра я прибегу на это же место. Может, с Илейкой.

— Сказано — Илейку не знаю. Не приду.

— Дело твое. Мне тут долго быть нельзя. На замете я. — Парень перескочил через изгородь, исчез.

Савва в появление Илейки на Москве поверил сразу.

Аленке сказал:

— Завтра пойдем на условное место вдвоем. Я с ним говорить хочу.

На другой день в полдень встретили Илейку. Его трудно было узнать. Исхудал, оброс волосами и грязью. Казацкое одеяние сбросил, одел серый чапан с высоким воротом.

— Какая нужда в Москву привела? — сурово спросил Савва.

— На Дону, отче, великое шатание и голод. Казачишки разбегаются кто куда. Жонка моя Грунька ушла к родителям, бросила меня. И вспомнил я слова боярина…

— Воровские помыслы бросил? Разин твой где?

— Не до него мне. Быть бы живу.

— Смотри. Теперь я у Богдан Матвеича в вере. Попрошу за тебя. Но ежли с злым умыслом пришел…

— Слышал я, у боярина в дальних галичских землях деревнешки есть. Пусть туда пошлет. Служить стану верно.

— Ее не тронь, — Савва кивнул на Аленку. — Тут поговори и все. Инако скажу боярину, кем ты был.

— Обещаю. Мне бы только от сих мест подале. Старые грехи отмолить.

— Рад, что одумался. Пойдем.

Богдан Матвеевич после разговора с Саввой позвал Илейку, сказал:

— Отец Савва поручился за тебя, и место я тебе дам хорошее. Получишь коня, поедешь на Ветлугу, в село Никольско. Там найдешь прикащика мово Янку Бочкова. Под его рукой тамо у меня десяток деревенек есть. Будешь их охранять, порядок держать. Ты, я чаю, будучи в казаках, огненному бою научен?

— Умею, боярин.

— И смелостью тебя бог не обидел?

— Казаки — они все отчаянные.

— Ну, так вот. Сколоти там полусотенку мужичков, научи их пищальному делу и всех воров, что развелись в тех местах, приструни. Пищали и зелье я пришлю вскорости.

— Приструним, Богдан Матвеич Только как мне туда доехать?

— Конем. Я же сказал.

— От Войска Донского я ныне оторвался, и никакой бумаги при мне нет. А на дорогах всюду заставы.

— Бумагу выпишу. Ты там еще и за Янкой приглядишь. Плут, каких мало. Если что — мне весточку дай. И поезжай с богом.

Получивши одежду, коня и саблю, Илейка зашел попрощаться с Аленкой. Саввы не было — он служил за утреню.

— Тогда при попе я не хотел тебе говорить По пути сюда я заходил в твои родные места. Мать жива и здорова. Заболотские люди ее берегут, от тебя вестей добрых ждут. Деревня бедствует, Челищевы по-прежнему прячут беглых, но гнетут их нещадно, кровь сосут, аки вампиры. Ты о нашем договоре не забыла?

— Уж если ты смирился, мне-то и подавно…