Есть на Волге утес - [13]

— Чего я тебе хочу сказать, отче. Возьми меня с собой на Москву.

Вытирая полой рясы яблоко, Савва, не глядя на Аленку, ответил:

— Пеший конному не товарищ. А тебе в Москве какая нужда?

— Нужда большая.

— Не хочешь — не говори, — Савва оглянулся, покачал головой. — Не с чистой душой ты едешь, отрок.

— Поверь, сказать не могу.

— Скажи — солгать не хочу. Ох-хо-хо, люди-люди. На, ешь, — и Савва бросил ей яблоко. Аленка раскинула колени, яблоко пролетело меж ног, стукнулось о землю.

— Язык солгать может, отрок, а естество — нет.

— О чем ты, отче? — спросила Аленка, поднимая яблоко.

— Все о том же. Кинул я в твои колена плод — и что же вышло? Дабы поймать его, отрок должен колена сжать. А ты раздала их вширь, ибо носила сарафан и привыкла улавливать предметы подолом. Может, скажешь теперь, отроковица, как имя твое и зачем ты в Москву стремишься?

— Скажу, отче. Зовут меня Аленка, бегу я от Арзамаса. Воевода, козел старый, снасильничать хотел. А у меня жених в Москве в стрельцах ходит.

— Коня выкрала?

— Не. Барин подарил.

— Опять врешь.

— Ей-бо. Барин тот воеводе брат. Он не хотел, чтоб воевода с крепостной девкой грех принял. Не только коня, но и денег дал.

— Сие похоже на истину. Ныне беглых по земле шатается превеликое множество.

— А скажи мне, отче, сколько нынче хорошая лошадь стоит?

— Лошадь? Хороший конь рублей восемь стоит. А вот девке крепостной — рупь цена.

— Девку покупать не будем. Девка, вот она, своя есть. Коня для тебя купить бы. Только где?

Савва посмотрел на Аленку — нет, вроде не шутит. Сказал:

— В Касимове. Там ярманка, божже ты мой! Только птичьего молока нет.

— Далеко ли?

— Верст шестьдесят будет.

— Вдвоем на одном коне сможем, а?

— Да я за седлом пристроюсь. Весу-то во мне… сорок фунтов вместе с камилавкой.

Когда меж стволов берез засверкало солнце, путники выехали на дорогу. Ехали шагом; вдвоем много не наскачешь. Дорогой Савва рассказывал сколь хороша старая вера, сколь противна богу новая. Аленка в делах веры разбиралась слабо, она никак не могла понять, за что люди идут на мученическую смерть? Богу не все ли одно, как люди крестятся — двумя перстами или тремя? Дважды они поют «аллилуйю» или трижды? По солнцу ходят округ купели или наоборот? Потом Савва рассказал, как в церкви его прихода случилась драка. Прислали к ним нового священника, неистового никонианца. Савву за приверженность к старой вере сделали сначала дьяконом, потом пономарем.

— Я все терпел, девка, все терпел. Как он троеперстно крестился — будто соль щепотью берет али блох в бороде ловит. Трегубно аллилуйю пел — я терпел. Но когда он вокруг купели не посолонь пошел — не вынес. Треснул ему кадилом по голове. Уголь и ладан рассыпались, началась свалка. Потом мужики собрались и послали меня всю правду Никону выложить.

— У мужиков одна вера — чтобы жить легче стало, — тихо оказала Аленка, но поп Савва все равно до конца пути порицал Никона.

2

В Касимов приехали около полуночи. Савва подъехал к знакомому двору, разбудил хозяина. Тот начал было ворчать, но перекрестился Савва двумя перстами, и мужик распахнул ворота, увел коня в хлев, указал на сеновал. Сидя на пахучем сене, Савва вновь располовинил краюху хлеба, съели ее всухомятку и уснули, как убитые.

Когда Аленка проснулась, поп успел уже накормить-напоить коня, сварил кашу и, пока Аленка ела, сбегал в лабаз к купцу, разменял два рублевика.

— У тя карманы есть? — спросил он, выставив голову в лазе сеновала.

— Есть, — оказала Аленка и оттопырила карман на кафтане.

Савва стал сыпать в карман монеты горстями.

— Вот тебе пятьдесят копеек серебром, вот тебе сто медных денежек, держи еще двуста полушек да пятнадцать алтынов по три копейки. А двадцать полушек купец-ворюга недодал, ну, да я и браниться не стал. Бог с ним…

Аленка догадалась, что про двадцать полушек попик соврал — глаза у него были масляные, от бороденки попахивало брагой.

— Допрежь чем на ярманку итти, спросить хочу — каково одеяние покупать будем. Женско али мужско?

— Посоветуй?

— Я мыслю — в портках буде лучше. Косу все одно ты обрубила…

Касимовская ярмарка ошеломила Аленку. Такой толпы людей она не видела ни разу. Площадь кишела, как муравейник. Разноязыкий говор, многоцветие одежд оглушили Аленку, и она, уцепившись за рясу Саввы, шла за ним, очумело поглядывая по сторонам.

А сколько тут было товаров, боже мой! Яркие, разноцветные- шелка, сукно, ткань, расписные сапожки, шитые золотом одежды — у Аленки разбежались глаза. Пушнина, бумага, краски, золото — все продавалось, покупалось, менялось в невероятном гомоне, суете и прелести ярмарки.

Савва подвел Аленку к рядам, где продавалась одежда, толкнул впереди себя, сказал: «Выбирай».

Аленка указала пальцем на кафтан тонкого зеленого сукна. По зелени золотое шитье, крупные серебряные пуговицы. Савва взял кафтан, хотел прикинуть его на плечи Аленке, но купец вырвал одежину, сказал:

— Не про тебя это, суконное рыло. Одежа сия боярская!

— Сколько стоит?

— Рупь сем гривен золотом.

Савва вопросительно глянул на девку, та, не говоря ни слова, развязала кошель, вынула горсть монет. Купец глянул, засуетился и мигом накинул кафтан на плечи Аленке.