Эссеистика - [60]

.

*

Юная Азия больше не курит, поскольку курили «ее предки». Юная Европа курит, поскольку «ее предки не курили». А раз уж юная Азия (увы!) подражает юной Европе, через нас опиум вернется на исходную позицию.

*

Письмо Г., с неслыханным мужеством лечившегося в одиночку. Я знал, что его усилия тщетны, что происходит путаница блокады и дезинтоксикации, и ждал дурных новостей вслед за первыми обнадеживающими письмами.

1. Чрезмерные физические упражнения.

2. Употребление спиртного (предпоследние письма).

3. (Последнее письмо.) Поражение. «Как бы вам объяснить: у меня болит весь центральный массив». Узнаете симпатическую нервную систему — зловещую цепь нервных гор, арматуру души?

Когда организм выталкивает наркотик, это его последний шанс. Если прогнать опиум с корабля, он сумеет спрятаться в машинном отделении.

*

Автомобиль массирует органы лучше любого массажиста. Это единственное средство от болей симпатической нервной системы. Потребность в опиуме перемогается в автомобиле.

В клиниках дезинтоксикации, прежде всего, следует приобрести электромассажное оборудование. При гидротерапии успокаивает не вода, льющаяся из душа, а ее напор. Иногда ванны раздражают. Меня они сводили с ума.

*

Несмотря на неудачи, я по-прежнему убежден, что опиум может быть полезен и только мы сами способны сделать его приятным. Надо уметь им управлять, а мы на редкость неуклюжи. Строгое соблюдение режима (слабительные, гимнастика, потоотделение, перерывы, оздоровление печени, время, не выходящее за пределы ночного сна) позволило бы применять средство, скомпрометированное идиотами.

И не надо меня убеждать, что «привыкание вынуждает курильщика увеличивать дозу». Одна из загадок опиума состоит в том, что курильщик никогда ее не увеличивает.

На мой взгляд, драма опиума лишь в драме комфорта и дискомфорта. Комфорт убивает. Дискомфорт творит. Я имею в виду дискомфорт материальный и духовный.

Принимать опиум и сопротивляться идеальному комфорту, который опиум предлагает, — означает избегать нелепых неприятностей духовного плана, не имеющих никакого отношения к дискомфорту в области чувственного.

*

Живет ли отшельник в состоянии экстаза? Его дискомфорт становится верхом комфорта, от которого нужно уйти.

*

У человека существует нечто вроде фиксатора, нечто, сравнимое с нелепым ощущением, не поддающимся рассудку: будто бы резвящиеся неподалеку дети — особая разновидность карликов, а вовсе не существа, кричащие: «Отойди оттуда, я сам туда сяду».

Жизнь — горизонтальное падение.

Без такого фиксатора жизнь, безукоризненно и постоянно осознающая собственную скорость, стала бы невыносимой. Он дает выспаться приговоренному к смертной казни. Мне его недостает. Думаю, это какая-нибудь пораженная железа. Этот физический изъян медицина принимает за гипертрофированную совесть или за интеллектуальное превосходство.

У других я все время замечаю действие этого забавного фиксатора, столь же необходимого, что и привычка, скрашивающая повседневный ужас необходимости вставать, бриться, одеваться, завтракать. Нечто сродни фотоальбому, одному из самых забавных инстинктов превращать скатывание кувырком в последовательность торжественных монументов.

Опиум давал мне подобный фиксатор. Без опиума любые планы женитьбы или путешествия казались мне столь же безумными, как если бы выпавшему из окна хотелось подружиться с жильцами квартир, мимо которых он пролетает.

*

Если бы вселенная не двигалась с помощью очень простой конструкции, она бы сломалась. Движение, которое представляется нам в виде сложного часового механизма, видимо, похоже на устройство будильника. Так, потребность в воспроизводстве распределяется, как попало, вслепую. Единичная оплошность природы не имеет никакого значения, ведь у нее слишком много других возможностей. Оплошность, которая становится изыском, пороком — не что иное, как роскошь, допущенная природой.

Ситуация Малларме

Молодежь, помешанная на чудесах и цинизме, предпочитает дешевого ярмарочного медиума или мошенника такому честному человеку, порядочному буржуа, утонченному аристократу, набожному работяге и золотых дел мастеру, как Малларме ^{144}. Он чересчур гуманен. По-моему, положа руку на сердце, с исчезновением его таинственного ореола остались видны лишь его украшения в стиле модерн.

Если Малларме и обрабатывал камни, то не алмазы, аметисты или опалы, он делал геммы для тиары Иродиады из музея Гюстава Моро ^{145}.

Рембо украл алмазы, но откуда? Вот в чем загадка.

Ученый Малларме нас утомляет. Он-то как раз более достоин странного посвящения «Цветов Зла», чем Готье. За Рембо закрепилась слава хранителя краденого и убийцы, он гранил алмаз ради взлома, исключительно затем, чтобы разрезать им стекло или витрину.

Истинными учителями молодежи 1912–1930 годов были Рембо, Дюкасс, Нерваль, Сад.

Малларме, скорее, оказал влияние на стиль публицистики.

Бодлер весь в морщинах, но по-прежнему удивительно моложав.

Каждая строчка Малларме с момента ее рождения — прекрасная, тонкая, сосредоточенная, благородная, глубокая морщина. Его произведения оказываются древнее вечности, но они не стареют даже