Журналист: Каков же настоящий Кокто?
Кокто: Полная противоположность тому, что вы придумали.
(Из интервью)
В третьем томе избранных сочинений Жана Кокто (хочется думать, что со временем будут опубликованы и многие другие его произведения самых различных жанров) собрана его эссеистика. Следует, впрочем, оговориться, что этот жанровый термин лишь весьма условно применим для «Трудности бытия», «Опиума» и «Дневника незнакомца». Лишь на первый невнимательный взгляд может показаться, что все три книги похожи одна на другую. Они были написаны в совершенно разных условиях с немалым временным промежутком. Объединяет их триединая цель:
— потребность публичной исповеди;
— невозможность держать в себе накопившийся груз мыслей, что остается за границами любого художественного произведения;
— попытка осознать себя и соотношение внутреннего и внешнего мира.
На протяжении многих веков творческий человек, ощущая свое опасное положение на грани посюстороннего и потустороннего миров, на узкой кромке между Добром и Злом, облегчал душу на бумаге, излагая то, чего нельзя высказать даже в исповедальне.
Черты каких литературных жанров присутствуют в трех частях данного тома?
Кокто создает странное и новое, но одновременно и вполне традиционное сочетание лирического повествования от первого лица и афористичных высказываний. Эссеистика Жана Кокто — совершенно особое переплетение философских размышлений, сентенций, реальных и фантастических историй, автопортретных зарисовок.
Считается, что автобиографическая французская проза начинается с Мишеля Монтеня, по сию пору остающегося одним из самых читаемых и цитируемых авторов. Филипп Соллерс, современный писатель и критик, в статье о Монтене начинает с того, что читает оглавление. Уже одно перечисление тем, заявленных автором, производит впечатление «механизма, приведенного в действие, точно часы, идущие вспять времени и его растворяющие. Мнения, позиции, системы, точки зрения, фамилии, философии, истории, стихотворения, предрассудки — все будет учтено и перемолото этим начавшимся закодированным движением»[1].
Для Кокто Монтень — образец, которому надлежит следовать: «Очень важен четкий и простой стиль, не струящийся, а подогнанный. Он никогда не выйдет из моды. Единственная опасность — стать непонятным для рассеянных читателей, что и случилось со стилем Монтеня». Впрочем, если внимательно перечитать записи Кокто, выясняется, что автор всегда стремился к именно такому эффекту.
«Если эти записи будут опубликованы, мне уже видится какой-нибудь придурок той эпохи, который скажет: >„Он все время говорит о суетности всего человеческого и странным образом этим интересуется“. Конечно, я живу в крохотной зоне головокружительного времени. Конечно, я интересуюсь этой крохотной зоной как крестьянин своей деревней. Но не надо забывать, что эта крохотная зона — иллюзия. Писать стилем, который не выйдет из моды, дается очень дорого, потому что люди чувствительны только к проявлениям моды. Писать только то, что интересно моему миру. Лишь он может когда-нибудь кого-то заинтересовать. Сегодня утром мне удалось кое-что написать. Такое случается не всегда, и я себя принуждаю. Получается, что я передаю не жизнь, а китайскую тень жизни. Даже моими глазами эту разницу очень трудно увидеть. Ее видно, если далеко отойти. Все, чтобы не превратиться в статую. Вероятно, мой оборонительный инстинкт подсказывал совершать то, что я принимал за ошибки. Грустно, что для большинства людей благородство души, сдержанность, вкус к спокойствию и работе — пустой звук. В нашей профессии есть свои герои, и я хочу быть одним из них до самой смерти. Наш героизм в том, что нас принимают за шутов, а мы служим стране, не дожидаясь никакого понимания и никакой благодарности, мы отказываемся от заманчивых предложений, мы плохо правим лодкой, но ступаем так, что каждый наш шаг можно поместить под стекло. Я уважаю и люблю только точность. Я ненавижу неясную и странноватую лирику, которую мне приписывают».
После Монтеня следующей вехой в разработке автобиографического жанра стала проза Жана-Жака Руссо. Ссылки на Руссо встречаются у Кокто не часто, но, тем не менее, их роднит общий посыл автобиографических эссе. В письме Руссо от 4 ноября 1764 года говорится: «На земле возможно быть счастливым, лишь когда удаляешься от вещей и приближаешься к себе». В своей последней книге «Прогулки одинокого мечтателя» Руссо утверждает, что следовал Монтеню, но если тот писал для других, то Руссо — для себя. «Я осуществлю над собой операции, подобные тому, что проделывают физики, беря ежедневные пробы воздуха. Я измерю барометром свою душу»[2].
Кокто гораздо ближе Руссо, чем Шатобриану, поскольку последний полагал, что «нужно являть миру лишь то, что прекрасно». Кокто стремится понять себя, он задает себе множество вопросов по трем основным направлениям развития его личности:
— поэт и его критика и публика;
— человек и его окружение (друзья, коллеги и любимые);
— человек и его внутренняя жизнь.
Отношения Кокто с критиками никогда не отличались спокойствием и стабильностью. Обычно, всякий раз идущие против течения изыскания Кокто раздражали хроникеров крупных периодических изданий. Так, например, в «Газетт де Леттр» от 1 февраля 1947 года замечалось, что «Кокто — человек-змея от литературы. У него сплошные извивы». А журналист Робер Кемп в газете «Монд» от 4 января 1947 года высокомерно шутил: «Виртуозная ловкость акробата удержала Кокто на железной проволоке. В конце он роняет шест, которым балансирует».
