Если верить Хэрриоту… - [103]

В конце концов меня привлек его взгляд.

— Чего тебе надо, Джульбарс? — спросила я, останавливаясь.

Пес смотрел на меня, и хвост его слегка покачивался из стороны в сторону. А взгляд… Нет, он не собирался кусаться — я это поняла сразу. Ему нужно было что-то другое.

Я подошла, и пес натянул цепь, подаваясь мне навстречу. Лейка, в которой плескалась вода, его заинтересовала. Он сунулся в нее носом и попробовал достать воду языком.

— Ах, так ты пить хочешь! — догадалась я и отправилась к сторожу. Тот увлеченно что-то читал, не обращая внимания на окружающий мир.

— Джульбарс пить хочет, — сообщила я. — Сходи напои!

Володя, не споря, отложил книгу и вышел. Я, выполнив свой долг, отправилась заканчивать поливку. Перетаскав не менее двух десятков леек — руки к тому времени отваливались, — я вернулась к Володе. Он уже опять читал.

— Напоил я его, — сказал он, ненадолго отвлекшись от детектива. — Полведра выдул за один раз!

— Ну и хорошо. — Я решила хоть немного отомстить ему за то, что он сидел здесь, в теньке, и прохлаждался, в то время как мы с Джульбарсом изнывали на жаре. — Сходи накопай мне червей — болотных черепах накормить. А то мне некогда. Да и не могу я…

Червей я сама не боюсь — отучила себя еще в шестом классе, но почему бы не сыграть роль? Володя, наверное, мысленно застонал, но отправился в сад с лопатой. Я же, притаившись на веранде, наблюдала за ним.

В разгар работы приплелся Джульбарс, видимо спущенный с цепи. Осторожно ступая по рыхлой земле, великолепный пес пошел к Володе, понюхал выкопанную траншейку и улегся рядом, охлаждаясь на сырой земле.

С тех пор как-то само собой повелось, что мы с Джульбарсом, или просто Джулькой, как он позволил себя называть, стали друзьями. Он быстро выделил меня из прочих — ведь именно из моих рук ежедневно он получал еду, поскольку мне вменили в обязанность кормление станционных собак («Ты все равно с животными возишься, вот и корми этих заодно»). Теперь мое появление он приветствовал отчаянным, но сдерживаемым вилянием хвоста и шел навстречу медленно, с достоинством. Подойдя, обнюхивал ноги, руки и сумку и провожал до живого уголка. Если я его не выпроваживала, входил и растягивался на полу посередине комнаты в позе сфинкса. Иногда он обходил клетки с хомяками и свинками и подолгу принюхивался, очевидно пытаясь понять, что это за существа. Но ни разу не было такого, чтоб Джульбарс даже сделал вид, что хочет попробовать моих питомцев на зуб. Несколько раз я нарочно вынимала свинок из клеток и подносила ему. Пес всякий раз выказывал к ним живой интерес, шумно дышал, но не пытался схватить — видимо, понимал, что эти существа тоже находятся под его охраной.

Сторожем Джулька оказался отменным — в его ведении находилась не только сама станция, но и все ее обитатели. Так в число охраняемых объектов попала и я.

Джульбарс не умел выказывать эмоции — его этому не учили. Хвостом он вилял в самом крайнем случае, да и то весьма сдержанно, улыбаться по-собачьи вовсе не умел. Чувства свои он проявлял, прижимаясь головой к коленям человека или подсаживаясь рядом вплотную, так, чтобы ощущать тепло живого существа. Во всем этом было что-то от Белого Клыка. Они оба словно прошли одну школу выживания, в которой главное — чтобы пес умел хорошо кусаться и не доверял чужим. То и другое он умел отлично — не раз и не два мальчишки, позарившиеся на яблоки и груши, убегали покусанные. Джулька не доверял не просто чужим — он вообще не верил мужчинам, и даже на нашего водителя рычал, если тот подходил слишком близко. Впрочем, тот платил четвероногому сторожу тем же.

Исключением оказалась я, как уже было сказано не раз. Только мне Джульбарс подставлял широкую лобастую голову, прося погладить, только при мне он становился обычной собакой и, считая, что должен охранять и меня, частенько садился мне на ноги. Подойдет, вроде для того, чтобы обнюхать, долго изучает мой запах, а потом разворачивается спиной и усаживается, иногда даже приваливаясь ко мне для удобства. При этом он особенно любил, чтобы его почесывали, — в его богатой шубе блохам всегда, даже в морозы, было раздолье.

Но с другими Джульбарс по-прежнему держался настороже. Он не позволял никому себя гладить и не принимал угощения. А на мужчин и мальчишек кидался всюду, где ни увидит. Однажды он порвал штаны на пареньке, который уже не раз заходил в живой уголок, был с ним знаком и даже начинал его не бояться. Но в тот раз мальчишка полез через забор, вместо того чтобы, как все, идти воротами.

Нашего сторожа знали во всех окрестных дворах — другого такого красавца среди дворняжек (а наш Джульбарс, к сожалению, не мог похвастаться отменной родословной) не было на всей улице. Когда он, получив ненадолго свободу, выбегал из ворот станции и к нему со всех концов сбегались его бродячие друзья, в любой стае его можно было отличить издалека — по росту, стати и густой ухоженной шерсти. Естественно, на всех собачьих свадьбах он был женихом номер один, и добрая половина щенят, родившихся на станции и в подворотнях окрестных домов, была его детьми.

Неоднократно нам звонили и писали, прося избавиться от этого зверя. Джульбарса едва не объявили бешеным и уже собирались вызвать бригаду по отлову бродячих собак. Окрестные дома были полны его кровниками — как в прямом, так и в переносном смысле. Беда в том, что Джульбарс часто уходил далеко от станции, в районы, где за ним никто не мог проследить. Там он был чужой собакой, бродячей. И однажды месть свершилась.