Если ты найдешь это письмо… - [83]

Шрифт
Интервал

Лорен – как и многие молодые люди в нашем дружеском кругу – приобрела зависимость от наркотиков, когда все мы разъехались по колледжам. Казалось, это секрет, который мы все храним, то, о чем мы никогда не говорим, – как наркотики ворвались в наш небольшой круг, распространяя вокруг себя запустение. Многие из прекрасных юношей и девушек надолго лишились блеска в глазах. Было так странно наблюдать, как друзья подсаживаются, один за другим. Странно сознавать, что таблетки имеют хождение в наших кругах. Странно думать, что некоторым людям хотелось отупения, и теперь у нас всех была возможность выбора – насколько бесчувственными, пьяными или обкуренными мы хотим быть. Словно друзья, которых ты любишь, становятся на твоих глазах другими, незнакомыми людьми. Словно человек находится совсем рядом с тобой – но никак не получит письмо, в котором написано: «Я скучаю по тебе. Я скучаю по тому, каким ты был до того, как начался этот разгул. Ты был замечательным. Ты для меня по-прежнему замечательный. Ничто никогда не изменит того, что мне нужно от тебя. Пожалуйста, поскорее возвращайся домой».

Из сообщения в Фейсбуке я узнала, что Лорен была в Делрэй Бич, штат Флорида, в реабилитационном центре, как она выразилась, рядом с «другими побитыми жизнью женщинами, которые могли бы, но не смогли».

Она писала мне, что старается и вовремя приходит на встречи. Она держала телефон в сумке, чтобы не выпасть из жизни. Мне казалось, что она сидит рядом со мной и наши плечи соприкасаются. Я так и видела, как она роняет голову на руки, рассказывая, что жила с непреодолимым чувством вины за то, что не была на похоронах Нейта, поскольку не могла прекратить попытки покончить с собой с помощью иглы и ложки. Ее врагом была она сама. Она не могла перестать сражаться с собой. Она писала, что в этот праздничный сезон за двумя обеденными столами будут пустовать места. Две семьи будут скорбеть, сидя между индейкой и клюквенным соусом. Семья Нейта – потому что его избрал Бог. И ее семья – потому что она отказалась избрать Бога.

В конце она писала, что, наверное, существует длинная очередь более достойных кандидатов на получение любовных писем. Но если это возможно, не могла бы я написать для нее любовное письмо? Не пришлю ли я его ей в реабилитационный центр?

Я так и не добралась в тот день до тренажеров. Схватила куртку из шкафчика. Поехала домой. Легла на пол и разрыдалась – бурно – прямо в икеевский ковер. Мои рыдания могли бы вытрясти из этого ковра душу, если бы она у него была. Это были слезы, которые приходится выдавливать из себя тяжелыми медленными всхлипами, потому что, если удерживать их внутри, можно сойти с ума. Я помню, как мама говорила мне, что такие слезы разорвут тебя пополам, если останутся внутри.

– Иногда недостаточно просто поплакать, – говорила она. – Порой слезы ощущаются просто как нытье. Однажды мне было так плохо, что я ушла в лес. И когда добралась до места, где меня со всех сторон окружали деревья, я стала завывать как волчица. Я стояла посреди лесной чащи и выла: «А-у-у-у-у, а-у-у-у-у!»

Долгие, медленные завывания, которые начинались, кончались и снова начинались. Я думаю, что мама права: такое безумие нельзя оставлять внутри. Обязательно нужно выплеснуть его из себя. Всякий раз как эта тварь оказывалась внутри меня, мне хотелось выпустить ее на свободу. Я просто хотела, чтобы она ушла.

Я плакала о том, от чего не могла больше прятаться и что заставила меня увидеть Лорен. Порой не важно, за чем ты пытаешься спрятаться – за письмами, SMS, электронной почтой или напряженным расписанием, – жизнь все равно находит способ пробиться через все препятствия. Она все равно болезненна, даже когда прекрасна. Пусть даже есть тихие моменты, от которых перехватывает дыхание, и ты гадаешь, будет ли тебе еще когда-нибудь так же хорошо, – жизнь все равно причиняет боль. Люди, которых ты любишь, все равно ломаются. Может быть, сообщение Лорен было слишком реальным для меня в тот момент; может быть, оно было слишком тесно привязано к моему собственному брату – тому, о котором я никогда по-настоящему не говорила. Я пыталась его игнорировать, потому что это было легче, чем признать, что я не способна его излечить. Я не могла сыграть роль Бога в этой ситуации, молитвы не помогали, и мне было больно.

Это не означает, что следует просто уйти прочь. Невозможно решить сохранить на своей орбите только тех людей, которые идеальны и гарантированно не обидят и не бросят тебя. Если уходит один из нас, становится легче уйти всем. А жизнь предназначена не для того, чтобы уходить, когда становится трудно или когда она поворачивается не так, как нам хочется.

В тот вечер, придя домой с работы, я заметила на кухонном столе длинный тонкий конверт. Он был адресован мне. Я никогда прежде не видела этого почерка, но, когда бросила взгляд на обратный адрес, это все прояснило. Ронни. Он писал мне в ответ.

Дорогая Ханна!

Пару месяцев назад ты рассказала мне о своей идее с любовными письмами. Я сразу же понял, что она хороша. Учитывая, как много в этом мире несправедливости, найдется ли такой человек, которому не нужно любовное письмо?


Рекомендуем почитать
ЖЖ Дмитрия Горчева (2001–2004)

Памяти Горчева. Оффлайн-копия ЖЖ dimkin.livejournal.com, 2001-2004 [16+].


Матрица Справедливости

«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».


Варшава, Элохим!

«Варшава, Элохим!» – художественное исследование, в котором автор обращается к историческому ландшафту Второй мировой войны, чтобы разобраться в типологии и формах фанатичной ненависти, в археологии зла, а также в природе простой человеческой веры и любви. Роман о сопротивлении смерти и ее преодолении. Элохим – библейское нарицательное имя Всевышнего. Последними словами Христа на кресте были: «Элахи, Элахи, лама шабактани!» («Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил!»).


Марк, выходи!

В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.


Матани

Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.


Человек у руля

После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.