Если ты найдешь это письмо… - [57]

* * *

Через неделю я вернулась в Нью-Йорк. Обратно за письменный стол в маленьком кабинетике общественного центра. Январь на Северо-Востоке безжалостен. Это бессердечный месяц. В сущности, январь – плод любви Сатаны и Салли Мей.[26] Я лишь дивилась тому, как быстро ньюйоркцы вышвыривают свои рождественские елки на обочины. Только их я и видела по дороге на работу весь первый месяц 2011 года. Вечнозеленые деревца плакали, умоляя забрать их обратно в теплые дома и украсить шариками. Казалось, они стенали, когда я проходила мимо: «Я когда-то была вам нужна. А вы так быстро отказались от меня и моих веточек – на другой же день после Рождества!»

Видишь ли, в этот момент мне хочется тебе солгать. Мне хочется показать тебе волшебный поворотный момент, когда я несусь по улицам Нью-Йорка с энергией, веселой злостью и прочими бодрыми эпитетами, какие сгодятся для этого предложения. Думаю, это вина мира, что мне хочется нарисовать для тебя такую красивую картинку. По крайней мере, я предпочитаю обвинить мир, который всегда ухитряется убедить меня, что мне следовало бы парить на крыльях. Если я не погружена в бездну отчаяния, мне следует парить. Процветать. Преуспевать. В действительности же со мной все было нормально. Просто нормально. И я каждый божий день старалась не дать мелочам вывести меня из себя. Я пребывала в состоянии, в котором, если бы кто-то посоветовал мне «стать сильнее», он тут же получил бы по физиономии. Мы не становимся сильнее, как только того захотим. Думаю, более чем нормально просыпаться утром и просто быть «в порядке». Не «восхитительно». Не «это лучший день в моей жизни». Жизнь временами бывает сурова. И порой люди заслуживают большой похвалы уже за то, что сумели встать с постели.

Из положительных моментов следует отметить, что я плела в детском саду потрясающие фенечки – поскольку была настоящим гангстером в обращении с бусинами и черными ершиками для чистки трубок. И еще я участвовала в работе комитетов в ООН, особенно тех, что разбирались с несправедливостью в отношении девушек, которым не позволяли получать образование или которые сами не могли себе его позволить. Я изо всех сил старалась занять себя работой и в конечном итоге оказалась в комитете, помогавшем планировать конференцию для 250 делегатов-девушек. Они должны были съехаться в ООН со всего мира на 55-е заседание Комиссии по положению женщин – две недели, посвященные гендерному равенству и развитию женщин. В сущности, эти две недели были для меня тем, чем для других является «Неделя акул».[27]

А что до любовных писем – я снова начала их писать. Сделала небольшой перерыв на каникулы, но чувствовала себя обязанной – более чем – открыть свой почтовый ящик и найти там очередные запросы на письма. Не имеет значения, что я пыталась писать о других вещах или пробовать другие проекты (настоятельно не рекомендую тебе просить читателей твоего блога присылать почтой арахисовое масло и мармелад, чтобы ты мог накормить всех бездомных Нью-Йорка), – любовные письма оказались самым крепким орешком. Именно их больше всего хотели читать люди. Я в то время не понимала почему, но оставила эту часть своей жизни тем, чем она и была, – тайной.

* * *

Несмотря на всю эту благодать, я по-прежнему с трудом вставала по утрам и слишком много плакала. Слезы были по поводу и без повода. Я уж боялась в том январе, что они вообще никогда не кончатся. Они приходили так часто, струясь потоками сквозь веки, точно покупатели в «черную пятницу», что я гадала, уж не стану ли я первой на свете настоящей несмеяной. Тогда мне пришлось бы выйти на улицы и стать общественной достопримечательностью, круче «голого ковбоя» на Таймс-сквер. Люди съезжались бы поездами и слетались самолетами, только чтобы увидеть меня, коснуться моих щек и собственноручно убедиться, что эти капельки – настоящие. Я плакала бы так много, что обо мне стали бы писать книги и детские стишки.

Даже Эзопу было бы трудно извлечь из меня мораль.

* * *

Однажды утром я сидела за своим письменным столом и, честное слово, даже не замечала, что плачу, пока не ощутила на своем запястье чью-то теплую руку. Я подняла глаза и увидела Сандру, одну из служащих офиса в общественном центре, которая пристально смотрела на меня сквозь очки. Она сжала мою руку сильнее, не убирая вторую с клавиатуры. Просто некоторое время держала меня за руку, поначалу ничего не говоря. Было такое ощущение, будто мир замер, и мы обе стояли неподвижно в заторе хлопотливого утра. Не отвечали ни на какие телефонные звонки. Не отсылали электронные письма, не читали сообщения. Были только мы и медленное шипение радиатора, всегда слышное, когда в офисе бывает тихо по утрам.

Наконец она заговорила:

– Дорогая, сегодня вечером идешь домой – и молишься, молишься, молишься, пока не уснешь. А потом встаешь поутру и делаешь то же самое. Договорились?

– Договорились, – отозвалась я.

Эта рекомендация была одновременно мягкой и сильной. Она не бросала слова мне в лицо. Она не велела мне перестать лить безрассудные, бесцельные слезы. Она просто держала меня за руку и советовала мне кое-что сделать.