Если сердце верит - [2]

Из века в век гагары повторяют этот неизменный ритуал. Инстинкт, обеспечивший их выживание на протяжении многих веков, подсказывал теперь нынешнему поколению птиц, что уже началась вторая половина сентября, потом наступят более холодные октябрьские дни и вечерние заморозки, а в ноябре появится лед. Поскольку гагарам для взлета необходима определенная акватория, им придется покинуть озеро до того, как оно замерзнет. И они улетят. Детство Джон провел на озере, потом, вернувшись сюда взрослым, снова стал наблюдать за птицами, но за все эти годы видел совсем немного зазимовавших тут гагар. Сильно развитый инстинкт редко подводил птиц.

А вот самого Джона инстинкт подводил. И довольно часто. Вот сегодня утром он надел футболку и шорты, словно лето еще не кончилось, и теперь замерз. Иногда Джон как будто забывал, что ему не двадцать лет, а почти сорок. И хотя он не прибавил ни одной лишней унции и находился в прекрасной форме, но организм все равно уже был не тот, что прежде. Напоминала о себе боль в коленях, вокруг глаз появились морщинки, виски поредели, а ноги иногда стыли.

Но как бы ни было холодно, Джон не собирался уходить. Во всяком случае, сейчас. Это ничуть не помогало ему в работе над книгой, но он еще не вполне насладился созерцанием гагар.

Замерев в каноэ, Джон положил весло и засунул руки под мышки, чтобы хоть немного согреть пальцы. Гагары уже привыкли к нему, но он не видел в этом своей заслуги. Если человек соблюдает дистанцию и не нарушает границ, птицы награждают его за это своим присутствием и пением. В минуты необычайной тишины — ночью, на восходе или в такое утро, как нынешнее, когда туман поглощает все звуки на озере, — голоса гагар летят к небесам. Вот и сейчас — аж дух захватывает! — незамысловатая трель вырвалась из самого горла птицы, сквозь слегка приоткрытый трепещущий клюв. Это звучало так прекрасно, таинственно и первозданно, что у Джона дух захватило.

То был сигнал собратьям. Такая песнь означала тревогу. Хорошо еще, что птица взяла низкую ноту. Пока это предупреждение. Однако Джон и не думал игнорировать его. Он осторожно поднял весло, слегка чиркнув деревом о стекловолокно. Вода тихо плеснула по каноэ, когда Джон направил его подальше от птиц. Отъехав от них еще футов на десять, остановился и снова положил весло. Прижимая локти к бедрам, он сжался, чтобы было теплее, и так сидел, смотрел, слушал и ждал.

Вскоре ближайшая гагара вытянула шею вперед и издала долгий, низкий, протяжный звук, немного похожий на плач койота. Но Джон никогда не перепутал бы эти звуки. Гагара кричала примитивнее, а вместе с тем изысканнее.

На сей раз птицы начали диалог. Одна взрослая гагара подзывала к себе другую, находившуюся от нее на значительном расстоянии. Но, даже сблизившись до десяти футов, они продолжали свою беседу, почти не открывая клювов и лишь надувая вытянутые шеи, чтобы обменяться «репликами».

По коже Джона побежали мурашки. Вот для чего он вернулся на озеро. Вот почему, прокляв и покинув Нью-Хэмпшир пятнадцатилетним юнцом, в сорок вернулся сюда. Одни считали, что Джон решился на это ради работы, другие — что ради отца, но истинной причиной его возвращения были птицы. Они символизировали для Джона нечто первозданно-дикое, но простое, откровенное и надежное.

Гагара охотится, чистит перья и продолжает род. Это простое и естественное существование, чуждое притворству, амбициям и жестокости. Эта птица нападает на других лишь тогда, когда ее жизни что-то угрожает. Джон видел во всем этом удивительную гармонию природы.

Вот почему он задержался, хотя и знал, что ему пора. Был понедельник, а к полудню в среду «Лейк ньюс» должна быть в типографии. Как правило, Джон собирал материалы от штатных корреспондентов, представлявших каждый из окрестных городков. Предполагая, что в соответствующих ящиках лежат статьи, обещанные местными «охотниками за информацией» (так он называл их), Джон мысленно готовился к чтению и редактированию, когда под беглый перестук компьютерных клавиш кусочки текста то вырезаются, то вставляются на новые места. Но если б этих статей и не оказалось, он сам обзвонил бы Лейк-Генри и четыре соседних городка, в которых распространялась его газета, собрал информацию по телефону и написал все сам. Если и тогда останется пустое место, его всегда можно будет занять очередным продолжением повести, дописав немного больше.

«Это еще не книга, — говорил себе Джон. — Книга должна быть самобытной». Его блокноты полны разных идей, папки распухли от анекдотов, собранных после возвращения в город, но ничто не могло заставить Джона поторопиться. Во всяком случае, когда речь шла о книге. Он спешил, если дело касалось «Лейк ньюс», да и то лишь между полуднем вторника и полуднем среды. Джон вообще любил оставлять все на последний момент. Так ему лучше писалось. Он обожал суматоху, царившую в бостонской редакции в те часы, когда в ней кипела бурная деятельность, и было шумно, и получал некое извращенное удовольствие, заставляя нервничать главного редактора.

Впрочем, теперь Джон сам был главным редактором. Равно как и выпускающим, а заодно фотографом, журналистом и ответственным секретарем. Да уж, «Лейк ньюс» — не «Бостон пост». Ни малейшего сходства. И это порой беспокоило Джона.