И точно не было никогда ничего плохого на свете, ни попрёков и брани тётки, у которой лет пять она жила после смерти матери и которую потом, на Стешино счастье, посадили в тюрьму за спекуляцию. Ни дум об отце, кто он был? Ни сознания своей нескладности, неумелости во многом. Ни даже противной арифметики. Ничего, ничего плохого не было, а только радость, свет, голоса птиц, желание узнать о них как можно больше…
Стеша умела подолгу стоять или сидеть не шелохнувшись. Наверно, птицы принимали её за деревцо или просто считали своей, понимали, что она их не обидит. Они её не боялись, подлетали совсем близко, садились на ветки над самой головой.
В кустах сильно зашуршало. Ох, эти дрозды! Один дрозд способен шуршать, как десять мышей. Всегда они двигаются, бегают, суетятся. Беспокойные, милые птицы!
Верхушка утёса порозовела. Ой, не опоздать бы к завтраку! Стеша выбралась из балки и помчалась в интернат.
Что такое чи-кот? Этот вопрос не давал Матвею покоя.
Девочка, которую он встретил в балке, сказала: «У меня есть чикот. Хочешь, покажу?» Тогда они уже подошли к интернату, спросить ни о чём не удалось. Воспитательница увела второклассников готовить уроки, а девочка куда-то убежала. Потом Любовь Андреевна читала им вслух книгу, потом они ужинали. После ужина ходили ненадолго гулять в лесок. Потом улеглись спать. Матвей запомнил, что девочку зовут Стешей и что учится она в пятом классе. В столовую они ходили в разные смены, а где пятый класс, он не знал. Противная девчонка! Зачем же она обманула его? Обещала показать какой-то «чикот» и не показывает!
Безразличным тоном Матвей спросил маленького Воронкова:
— Ты никогда не видел чикот? Говорят, интересная штука. Но я как-то забыл, что это такое?
Воронков заморгал.
— В жисть не слыхал такого слова. Может, это какая-нибудь порода слона?
— Сам ты слон! — Матвей с досадой отошёл от Воронкова.
К такому глупенькому не стоило и обращаться. Ведь если бы у девочки из пятого класса был слон, об этом знал бы не только весь интернат, а, наверно, весь Крым.
Нигде Стеша Матвею не попадалась. И неудивительно. Ребят в интернате много. Целый день все чем-нибудь заняты. Каждый класс — своими делами.
Пионеры устраивают сборы. Случается, уходят куда-нибудь. На экскурсии, может. Кто знает. У старших ребят другая, более сложная жизнь. Первый и второй классы в этой жизни участия не принимают. Впрочем, и третий класс не принимает.
С третьим классом вообще случилась «оказия», как сказала ночная няня. Матвей решил, что «оказия» — это слово для обозначения карантина. Можно сказать «карантин», а можно — «оказия».
Дело в том, что в третьем классе один мальчик заболел скарлатиной. Теперь третьеклассники гуляли отдельно, вдали от всех, их позже всех приводили и в класс, и в столовую, и в спальни. Когда они проходили по коридору, то другим ребятам не позволяли к ним приближаться. Издали некоторые третьеклассники показывали язык, дразнились, очевидно, гордясь своей «оказией».
Найти сразу человека из другого класса и так-то было не просто. А тут ещё и Любовь Андреевна заболела. Не скарлатиной, на «оказию» её не посадили, но всё равно в интернат она не пришла. Учительница Антонина Васильевна задержалась с ними после уроков, сама отвела их в столовую. Когда второклассники готовили уроки, за ними присматривала чужая воспитательница, кажется, из четвёртого класса.
А к концу «самоподготовки» к ним в класс вдруг прибежала шестиклассница Тоня. Эта длинноногая девица, почти такая же вертлявая, как Митька Лихов, объявила:
— Я член учкома и пока буду за вами присматривать. Ну-ка, живо построиться!
На площадке перед интернатом Тоня ни с того ни с сего заставила их делать зарядку. И при этом громко командовала:
— И раз! И два! И три!
Наверно, ей показалось, что она на уроке пения руководит хором. От неожиданности её слушались даже Окуньки.
Когда они закончили зарядку небольшой маршировкой, Тоня милостиво разрешила:
— А теперь играйте! Играйте, малыши, а я немножко почитаю.
Она уселась на скамейку под олеандром с книжкой в руках. Но стоило кому-нибудь из второклассников отбежать за угол здания или в одну из аллей, как Тоня вскакивала, ястребом бросалась на того, кто посмел хотя бы на секунду скрыться с её глаз, и притаскивала нарушителя обратно на открытое место. Если кто сопротивлялся, Тоня прикрикивала:
— Поартачься у меня! Я член учкома!
При Любови Андреевне Матвей отставал, уходил в сторону, а то и совсем убегал. Ему часто удавалось побродить одному.
Сейчас уйти и поискать Стешу было ему просто необходимо. Но при первой же попытке улизнуть Тоня за рукав извлекла его из кустов жимолости, куда Матвей углубился, чтобы потом незаметно исчезнуть.
— Это ещё что? — закричала она. — Изволь играть на виду! И только посмей не слушаться!
Весь красный от обиды, Матвей так и остался стоять у кустов с низко опущенной головой, сжав губы, чтобы не заплакать.
И он был очень рад, что никто на него не смотрел, потому что все глядели на Лихова.
Лихов влез на грецкий орех, почти на самую верхушку, и закричал оттуда:
— Ой, член учкома, я, кажется, убежал!
