«Если нельзя, но очень хочется, то можно». Выпуск №2 - [46]

Привычно вскинув головки, братья затаили дыхание, а Давид, потрепав по щёчке каждого в отдельности, двухлетнего Гришу поднял на руки.

– А что теперь? – спросил Лиор.

– Теперь – полный порядок! – ответил Давид и отвернулся.

* * *

…Он отвернулся и в тот день, когда после долгих месяцев, проведённых в госпитале, его подвели к большому зеркалу и стали снимать с головы бинты. Вспомнился увиденный в детстве фильм, где на весь экран показали обгоревшее лицо солдата.

– А я себя узнаю?

– Глупый! – сказала медицинская сестра.

Давид приоткрыл один глаз.

Тело обдало жаром, пальцы потрогали лицо на зеркале, а губы стали нашептывать какие-то имена.

– Это я? – спросил Давид, увидев перед собой лицо, похожее на высохшую кору.

– Глупый! – повторила сестра.

– Глупыми не бывают только мёртвые, – улыбнулся Давид и вдруг подумал, что, когда осень, с моря прорываются к его дому холодные ветры и деревья роняют с себя листья, зато весной, с первыми лучами солнца, листья возвращаются… Теперь весна…

– Пора, – проговорил Давид в зеркало, – пора и мне… Вас как зовут? – спросил он медицинскую сестру.

– Просто сестра!

– Сестра… А у меня сестры никогда не было. У меня никогда никого не было. Подкидыш я. Это потом, когда я стал сержантом, у меня появилось отделение: Бен, Коля, Лиор, Ран, Гриша и Томер. У меня вдруг появились шестеро братьев, но… Однажды наш бронетранспортёр подорвался на мине, и я, теряя сознание, успел заметить летящие в воздухе ненужные ноги, ненужные спины, ненужные глаза моих братьев… Я вновь осиротел…

– Поплачь, – сказала сестра и, уходя, добавила: – А потом живи!

Давид открыл кран и подставил голову под холодную струю. Вода стекала на шею, на госпитальную куртку, на потёртые шлёпанцы.

«Господи, – не понимал Давид, – зачем даёшь, если отбираешь? Зачем оставил меня без братьев? Зачем?»

А потом он вдруг зашептал быстро-быстро:

– Господи, кажется, я знаю, зачем Ты оставил меня…

* * *

…Кроме Давида и девушки по имени Рахель, в кафе возле моря никого не было.

– Вернуть моих братьев сможем лишь мы с тобой, – сказал Давид. – Вернуть моё отделение, если мы с тобой вместе…

– Мы с тобой?

– Если вместе…

– Всё твоё отделение?

– Всех моих бойцов, всех до единого… Поможешь?

Рахель опустила голову и вдруг сказала:

– Я бы хотела…

Давид закрыл глаза.

Облегчённо вздохнул.

Прикусил губу.

Представил себе, как в его дом входит девушка, присаживается на его кровать, и они учатся быть счастливыми.

– Ты чудо! – проговорил Давид.

Они бродили вдоль берега.

Шум моря не мешал девушке расслышать то, о чём говорил Давид…

* * *

…То, о чём говорил Давид, одновременно и радовало, и пугало, и смущало, и влекло.

– Буду тебе женой! – сказала Рахель.

– В таком случае, мы их вернём…

– Конечно, – сказала Рахель, опустив глаза, – всех до единого!

* * *

…Ночью, после рождения Томера, Давиду снился сон,

будто бродя по небу, услышал: «Командир, мы все на месте!»

Давид рассмеялся. «Всё, – подумал он, – теперь уже всё!..»

Никто не поверит

По утрам, когда воздух ещё не отравлен бензином, мы с женой выходим побродить по улицам неподалёку от нашего дома.

– Всё приготовлено, – говорит Ханна. – Уже недолго…

– А говорить он начнёт скоро? – спрашиваю я.

– Как все здоровые дети.

– Хотел бы я знать, не будет ли малышу трудно выговаривать слово «дедушка»?

Я слышу, как Ханна смеётся.

– Выговаривать «бабушка» ему будет, наверно, легче. «Господи! Мы с Ханной – бабушка и дедушка…» – думаю я.

Последний раз я видел жену в Вильнюсе. Было такое же осеннее утро тысяча девятьсот сорок первого года. Перед выходом на работу я приложил ухо к животу Ханны, чтобы послушать, как в нём возится наш младенец. Ханна улыбалась своими большими серыми глазами. Больше я никогда мою жену не видел.

Мы ходим, ходим. Тишина такая, что сжимается сердце. Скоро, совсем скоро Ханна станет бабушкой. Помню, у моей бабушки были жёлтые в глубоких морщинах щёки. У моей Ханны жёлтые щёки?

Мы останавливаемся. Нам нужно немного передохнуть. Я знаю, где мы стоим. Мы всегда останавливаемся на том месте, где были ворота гетто. На этом месте для меня весь мир окрасился в чёрный цвет.

Вечером, когда мы возвращались с работы, эсэсовец, стоявший у ворот, сказал, что на моём пиджаке жёлтая звезда пришита слишком слабо, а когда я наклонил голову, чтобы взглянуть на грудь, ударил хлыстом по моим глазам.

Были такие, кто мне завидовал. «Ты слепой и ничего, что делается вокруг, не видишь», – говорили они. Это правда. Я ничего не видел.

Жена снова берёт меня под руку.

– У нас будет внук, – говорит она.

– Хорошо, – говорю я. – Очень хорошо!

– Потом он начнёт говорить, и ты его услышишь…

«И увижу!» – так я думаю, но об этом вслух не говорю. Всё равно никто не поверит.

Сыплются, падают семена

Бесполезно, если не был, и не важно, если был.

Йонас Стрелкунас

Перевод Георгия Ефремова

Накануне она вышла на пенсию, и утром – застелив постель, умывшись, накинув на себя халатик, выпив чашку кофе, сняв халатик, примерив новую блузку и любимые брюки, походив по комнате, посмотрев в окно, – спустилась к морю, чтобы послушать, как оно дышит.

* * *

За её спиной кашлянули.

Вздрогнув, она обернулась.

У человека под кустиками седых бровей выглядывали огромные, блеклые, будто наполненные водицей, глаза.