Если любишь… - [71]

Дверца перевернувшегося «Москвича» открылась, и на песок выполз Седой с охотничьим ружьем. Он прислонился к борту машины и, приподняв ружье, прицелился в Лешку.

Лешка побежал, но бежал он медленно и опоздал. Седой выстрелил, промахнулся. И уже было снова поднял ружье, но тут Лешка прыгнул вперед ногами и угодил каблуками в грудь преступнику. Тот выронил ружье, отвернувшись к машине, поник и ткнулся лицом в песок.

Барков встал и машинально стал отряхиваться. Рядом с ним остановился старшина.

— Эх, ребята, ребята, что же вы наделали-то… — старшина поддержал Лешку за плечо, тот распрямился, и Яцышин, подтолкнув его, пошел к Корину. Их опередил Сиднев; с монтировкой в руке, захваченной из кабины на всякий случай, он подбежал к Ивану, перевернул его на спину и, разорвав на груди гимнастерку, приник головой к груди, стал слушать сердце:

— Жив! — заорал он старшине. — Живой он!

— Вижу, — старшина присел рядом с Иваном. — Ничего… ничего… Сходи-ка, Сиднев, там фляжка в машине, принеси.

— У меня есть, — шофер отстегнул свою фляжку.

— И эту давай. А за моей сбегай, там спирт… — старшина отвинтил колпачок и отпил из фляжки… Вода… хорошо, попей, Барков, — он протянул фляжку Лешке, а сам, вытянув из рации антенну, стал вызывать «центрального». — Алё… Центральный, Панков, Яцышин… говорит. Просим вертолет и врача из санчасти к мертвому городу. Есть раненые…

Лешка присел возле Корина, слегка шлепнул его по щеке и позвал:

— Иван, Ива-ан… Ты слышишь меня? А?!

Иван медленно, будто сонный, полуоткрыл, приоткрыл глаза, невидяще посмотрел на Лешку.

— Спирт! Товарищ старшина, — Сиднев подал Яцышину фляжку.

Старшина налил на ладонь спирту и осторожно стал растирать Корину грудь. Иван застонал. Старшина осторожно горлышком фляжки раздвинул его губы и влил спирту в рот.

— Вот так… вот так… — приговаривал он.

Лешка вспомнил о Вальке и Шурике и пошел ко рву. Возле палатки сидели толстяк и Карман. Лешка подобрал свой автомат и подошел к яме. Шурик протирал платочком глаза, а Валька лежал на боку и ругался.

— Ты чего лаешься? — спросил его Лешка.

— Да бок болит, как он меня, с-сволочь! Как там наверху-то, в норме?

— С Иваном плохо.

— У-у! Гады, сволочи.

Лешка не стал дослушивать Валькину ругань и, повернувшись к Карману с толстяком, махнул им рукой:

— Идите сюда! Помогите ребятам вылезти.

ГРАНАТА

— А у меня собака. Я ей каждый день говорю: ты умрешь! — а она осклабляет зубы и весело вертит хвостом.

— Но ведь они — животные.

— А это — люди.

Леонид Андреев. «Жизнь человека»

Солдат десять из взвода Мамина, оставшись в классе после звонка, подошли к ведущему предмет «боевая подготовка» лейтенанту Курочкину, по мнению некоторых компетентных товарищей, несколько недоразвитому молодому человеку. Курочкин училища военного не кончал, а, отслужив солдатом, остался на сверхсрочной службе прапорщиком и после краткосрочных офицерских курсов получил звание. Был он долговяз, на лицо кретинист — широкий приплюснутый нос и очень близко посаженные глаза не оставляли надежд на благородство его происхождения. Лейтенант любил шутить, но это были шутки не совсем обычного свойства — он мог неожиданно рявкнуть на солдата и, если тот пугался, ходить потом в хорошем настроении. Это проявлялось обычно в том, что он, не имея своего взвода для приложения командирских способностей, отчитывал за неспособность к службе курсантов других подразделений, в его ведомство не входящих.

Курсантов в этот день впервые ознакомили с гранатами. Курочкин этим и занимался. Объяснял устройство. Было интересно, поскольку авиация — не пехота и гранаты солдат видит только один раз, в школе авиационных специалистов — в полку они есть, но личному составу их не дают, ни к чему. Солдаты сгрудились у стола, за которым, гордый и важный, восседал лейтенант Курочкин. Все уже подержали в руках учебную гранату и интересовались боевой, ее Курочкин не дал даже подержать, объяснив это целями безопасности. Расспрашивали, и лейтенант все подробно объяснял, рассказывал, как нужно кидать и как кидал сам гранату.

— Кидаешь, — говорил он, — а сам встаешь, нагнув голову, чтоб осколки в каску, и прикладом автомата прикрываешь серёдыш, ждешь так, пока не рванет. Граната наступательного характера, семь секунд — и взрыв…

Он сидел, облокотись на стол, и небрежно поигрывал гранатой, то подбрасывая ее, то крутил, зацепив пальцем за кольцо. Неожиданно кольцо (по-военному — чека) вырвалось, граната, прокатившись по столу, упала на пол. Все остолбенели, иначе не скажешь. В продолжение одной-двух секунд не шелохнулся ни один, и только Курочкин задвинул ноги дальше под стул. Может, это его движение повлияло, может, еще что, но рядовой Сашка Эрих прыгнул грудью на гранату. Он смешно растопырил локти и закрыл лицо, ноги разъехались в разные стороны, и всем открылись его, набитые больше нормы, каблуки, но никто этого тогда не заметил, все простились с жизнью и ждали взрыва покорно, ждали, когда кому-то оторвет руку, кому-то ногу, третьего, может, и убьет, а уж Сашку точно убьет, ждали, когда карающий меч судьбы брякнется с небес на кого-нибудь и ужалит, и может, убьет, а уж Сашку точно, и с этим все смирились, не прыгай, дурак, да и опять же — какая-никакая, а защита.