Если бы я была королевой… Дневник - [10]

Среда, 7 мая 1873 года

Погода чудесная. В семь часов после вчерашнего дождя стало так хорошо, так свежо, и деревья, освещенные солнцем, были такие зеленые, что я просто не могла заниматься уроками, тем более сегодня у меня есть время. Я пошла в сад, поставила стул у фонтана, и мне открылся великолепный вид, потому что вокруг фонтана растут огромные деревья; ни неба, ни земли не видать. Видишь ручеек, и скалы, покрытые мхом, и повсюду деревья разных пород, освещенные солнцем. Зеленая трава, зеленая и мягкая, мне даже захотелось поваляться на ней. Я сидела словно в рощице, такой свежей, такой нежной, такой зеленой, такой красивой, что напрасно и пытаться ее описать, все равно не смогу. Если вилла и сад не изменятся, я приведу его сюда и покажу то место, где столько о нем передумала.

Вчера вечером я молилась… <…> и когда начала, как всегда, просить, чтобы мне с ним познакомиться, чтобы Бог мне это позволил, то расплакалась, прямо стоя на коленях. Господь уже три раза услышал меня и внял моей мольбе: первый раз я просила игру, крокет, я так просила, так просила, как никогда в жизни, и через три дня тетя привезла ее мне из Женевы; другой раз просила, чтобы Он помог мне выучить английский, я тогда так умоляла, так плакала и до того разволновалась, что мне показалось, будто я вижу в углу комнаты образ Богородицы, которая мне обещала, что все исполнится. Я даже могла бы узнать ее лик. Третий раз я просила, чтобы Реми обратил на меня внимание и признался мне в любви. Но Он еще много раз исполнял мои просьбы: послал мне амазонку, уроки верховой езды, знакомство с Бертой в Бадене и даже платья, каких мне хотелось. Да святится имя Его! <…>

Пятница, 9 мая 1873 года

Уже полтора часа жду, когда м-ль Колиньон придет со мной заниматься. И так всякий день. А мама меня упрекает и не знает, что я сама огорчаюсь, что я внутри вся пылаю от нетерпения, гнева, возмущения! М-ль Колиньон пренебрегает уроками, из-за нее я теряю время, мне четырнадцать лет; чего я добьюсь, если стану терять время? У меня внутри все кипит, я совсем бледная, а временами кровь ударяет мне в голову, щеки горят, сердце бьется, я не могу усидеть на месте, к сердцу подступают слезы, я пытаюсь их удержать, и от этого мне еще тяжелее; все это разрушает мое здоровье, портит характер, я делаюсь раздражительная, нетерпеливая. Когда люди живут спокойно, это отражается у них в лицах, а я то и дело вспыхиваю из-за пустяков: обкрадывая меня на уроки, она крадет у меня всю жизнь. В шестнадцать лет придут другие мысли, а теперь самое время учиться. <…>

Суббота, 17 мая 1873 года

<…> Садимся за стол, Жорж с нами; пить он начал с утра. К концу обеда Жорж уже ушел из-за стола. М-ль Колиньон ненадолго отлучилась, но вот она вбегает с криком:

– В саду какой-то шум, пойдемте посмотрим, не знаю, что там случилось, но шум ужасный.

Все встают. Выхожу из комнаты и слышу, что Жорж надавал Толстой пощечин. Поспешно говорю папа́[15]:

– Останьтесь, это ничего, Жорж побил одну женщину, не беспокойтесь, я потом вам расскажу, что случилось, но вы не подавайте виду, что знаете.

Расспрашиваю, бегу, не знаю, куда кидаться. Весь дом вверх дном. Появляется Жорж:

– Рука у меня тяжелая, она надолго запомнит… Она так и свалилась, она… эта потаскушка… и так далее.

А тетя уже неделю болеет, причем тяжело, какой ужас! В довершение несчастья приходят с визитом м-ль Колокозова, г-жа Данилова и г-жа Теплякова, они в желтой гостиной, мама в столовой, ей дурно. Жорж, герой катастрофы, вваливается в желтую гостиную, бессвязно – поскольку пьян – рассказывает трем дамам всю историю, мы пытаемся утащить его в столовую, но он упирается. Г-жа Теплякова предлагает свою карету, чтобы его увезти, а то его арестуют, – скорее, скорее! – ее благодарят, из-за Жоржа все переполошились. Он желает продемонстрировать свою отвагу и не уезжает. <…>

Адам говорит, жандармы уже здесь, то есть что их уже вызвали. <…> Жоржа умоляют поскорее уезжать. Бегу к м-ль Колиньон, надеваю ей шляпку, она бежит, Жорж спускается вместе с ней, смотрю в окно… <…> Уехали. <…> Слава Тебе, Господи! Ты услышал мою молитву! Благодарю Тебя!

Успокаиваться еще рано. Если Жорж опять приедет в Ниццу, он, скорее всего, попадется. Но он не приедет. <…>

Среда, 21 мая 1873 года

Жорж не хочет приехать на суд, а это было бы так просто и лишило бы Толстых и их адвоката возможности говорить всякие гадости. Если он не приедет, то и адвоката у него не будет, а у них-то будет, и этот их адвокат сможет обвинять всю нашу семью во всяких ужасах, и никто не сможет ему возразить: нам нельзя, ведь мы ни при чем. Я совершенно убита, я в полном отчаянии. Толстые и так говорят о нас гадости. А теперь еще это! <…>

Попрошу Бога защитить меня от клеветы, и всю семью тоже, а то наше «доброе имя» погибнет, причем ни за что. Это разрушит всю мою жизнь. <…> Но Бог милостив, Он нас спасет. <…>

Среда, 4 июня 1873 года

Без двадцати минут семь. Сажусь писать, потому что видела страшный сон. Мы были в каком-то незнакомом доме, и вдруг я – или уж не знаю, не помню, кто это был, – выглядываю в окно и вижу солнце, а оно все увеличивается и разрослось уже на полнеба, но вовсе не светлое и не греет. Потом оно распадается на части, и одна четвертушка исчезает, а остальное начинает вращаться и меняется в цвете. Мы все в ужасе. Потом солнце наполовину скрывается за тучей. Потом оно останавливается, и все кричат: «Солнце остановилось!» Как будто в обычное время ему положено кружиться. На несколько мгновений оно застыло неподвижно, хотя побледнело. Потом со всей землей стало твориться что-то странное. Она не то что закачалась, я не могу выразить, что это было, в обычной нашей жизни такого не бывает. Нам недостает слов выразить то, чего мы не понимаем. А потом солнце принялось кружиться, как два колеса, одно в другом; я хочу сказать, что временами его закрывала туча, такая же круглая, как само солнце.