Дневник Марии Башкирцевой:
от переводчика
А говорили, я почти что гений,
Башкирцева почти что я.
Кто говорил? Московские друзья…
Наталья Крандиевская
1
Вконце девятнадцатого и начале двадцатого века имя Марии Башкирцевой было известно многим. Родом из Российской империи, точнее – из Украины, из-под Полтавы, она почти всю жизнь прожила за границей, преимущественно во Франции, принадлежа одновременно и французской, и русской культуре. Высокоодаренная художница, она создала не так много произведений – помешала ранняя смерть, но ее картины хранятся в украинских картинных галереях (в Сумах, Харькове, Полтаве, Днепропетровске), в России (Третьяковка, Русский музей), в парижском Орсэ, в Ницце – там в Музее изобразительных искусств есть целый зал работ Марии Башкирцевой. Одно из ее лучших полотен, «Жан и Жак», находится в частной коллекции в Чикаго. Но прославила ее неживопись. Сильная, не склонная к компромиссам личность, наделенная явными литературными способностями, она выразила себя в дневнике, благодаря которому миф Марии Башкирцевой прочно вошел в сознание современников и в эстетику Серебряного века.
Судить о воздействии этого мифа на умы эпохи мы можем по сонету, открывающему в 1910 году – спустя двадцать шесть лет после смерти Башкирцевой, которая и сама-то прожила неполных двадцать шесть лет, – «Вечерний альбом», первую книжку стихов Марины Цветаевой, посвященную именно Башкирцевой. Стихотворение называется «Встреча».
Вечерний дым над городом возник,
Куда-то вдаль покорно шли вагоны,
Вдруг промелькнул, прозрачней анемоны,
В одном из окон полудетский лик.
На веках тень. Подобием короны
Лежали кудри… Я сдержала крик:
Мне стало ясно в этот краткий миг,
Что пробуждают мертвых наши стоны.
С той девушкой у темного окна
– Виденьем рая в сутолке вокзальной —
Не раз встречалась я в долинах сна.
Но почему была она печальной?
Чего искал прозрачный силуэт?
Быть может ей – и в небе счастья нет?
За четыре года до выхода книжки Цветаева потеряла мать, которую унесла та же болезнь, что и Башкирцеву: чахотка. Идея прекрасной, но краткой жизни манит Марину; в том же сборнике, в стихотворении «Молитва», сказано: «О, дай мне умереть, покуда / Вся жизнь как книга для меня». Жизнь как книга. Такой книгой, равной жизни, был для читателей дневник Марии Башкирцевой.
Другой русский поэт, Велимир Хлебников, формулируя в предисловии к несостоявшемуся изданию «Все сочиненное Хлебниковым» свое отношение к миру, пишет:
«Заклинаю художников будущего вести точные дневники своего духа: смотреть на себя как на небо и вести точные записи восхода и захода звезд своего духа. В этой области у человечества есть лишь один дневник Марии Башкирцевой – и больше ничего. Эта духовная нищета знаний о небе внутреннем – самая яркая черная Фраунгоферова черта современного человечества».
Фраунгоферовы линии – это линии поглощения в спектрах Солнца и звезд. По мысли Хлебникова, беда современного человечества – это неисследованность внутреннего неба. Возможно, он первый понял важность и уникальность дерзкого эксперимента по самопротоколированию, предпринятого Башкирцевой.
Вряд ли И. А. Бунин придавал дневнику Башкирцевой такое же значение, как Цветаева и Хлебников, во всяком случае, никаких свидетельств об этом нам разыскать не удалось. Но у героини его рассказа «Легкое дыхание» Оли Мещерской обнаруживается много общего с Марией Башкирцевой: она тоже не признавала общепринятых правил, и погибла безвременно, и дневник вела… Фабула рассказа похожа на историю из жизни, вымышленный персонаж – на живого человека. Сравним эти два дневника.
Мещерская:
«Я утром гуляла в саду, в поле, была в лесу, мне казалось, что я одна во всем мире, и я думала так хорошо, как никогда в жизни. Я и обедала одна, потом целый час играла, под музыку у меня было такое чувство, что я буду жить без конца и буду так счастлива, как никто. Потом заснула у папы в кабинете, а в четыре часа меня разбудила Катя, сказала, что приехал Алексей Михайлович. Я ему очень обрадовалась, мне было так приятно принять его и занимать. Когда мы гуляли перед чаем по саду, была опять прелестная погода, солнце блестело через весь мокрый сад, хотя стало совсем холодно…»
Но до Оли Мещерской вот что пишет Башкирцева:
«В семь часов после вчерашнего дождя стало так хорошо, так свежо, и деревья, освещенные солнцем, были такие зеленые, что я просто не могла заниматься уроками… Я пошла в сад, поставила стул у фонтана… Видишь ручеек, и скалы, покрытые мхом, и повсюду деревья разных пород, освещенные солнцем. Зеленая трава, зеленая и мягкая, мне даже захотелось поваляться на ней. <…> Если вилла и сад не изменятся, я приведу его сюда и покажу то место, где столько о нем передумала» (запись от 7 мая 1873 года).
Муся хочет поваляться на траве – Оля валяется на папином диване в кабинете. Муся мечтает привести в свой сад «взрослого» герцога Гамильтона, в которого влюбилась издали, – Оля приходит в сад со «взрослым» Алексеем Михайловичем… Башкирцева, Мещерская: несходство их между собою – перефразируем Белинского – куда меньше, чем расстояние между Башкирией и Мещерою.
