Если бы ты был здесь - [66]

Гнев захлестывает меня. Почему никто не пытается помочь ей? Если ей трудно дышать, можно ведь подключить ее к аппарату ИВЛ. Если ее сердце остановится…

Если ее сердце остановится, они не станут ничего предпринимать, ведь я подписала отказ от реанимации, когда поместила маму в «Гринс». Учитывая ее состояние, особого смысла продлевать ее жизнь какими-то искусственными способами я не видела.

Мне неловко осознавать, что медсестра держит в руках iPad или телефон и ждет, пока я попрощаюсь со своей матерью. Но что я могу сказать женщине, которая не помнит, кто я такая, сейчас и которая частенько забывала обо мне в прошлом?

Когда она снова появилась в моей жизни, уже страдающая деменцией, я убедила себя, что, поместив ее в дом престарелых, я проявила к ней больше заботы, чем она когда-либо проявляла в отношении меня. Я не могла взять ее к себе, в свою крошечную квартирку, которую тогда снимала, да она и не захотела бы жить со мной под одной крышей, мы ведь были почти незнакомы. Поэтому я придумала оплатить ей проживание, продав ее же работы. Я подобрала для нее лучший из возможных Центр по уходу за больными деменцией, устроила ее туда и похвалила себя за хорошо проделанную работу. Я была так занята мыслями о том, что оказалась для нее лучшей дочерью, чем она для меня – матерью, что не заметила, как лишь увеличила дистанцию между нами. Я не использовала оставшееся у нее время, чтобы получше узнать свою мать или заслужить ее доверие. Я защищала себя от повторного разочарования, а потому не стала развивать наши отношения.

«Совсем как Беатрис», – внезапно осознаю я.

– Мама, – откашлявшись, начинаю я, – это я, Диана. – Я ненадолго замолкаю, а затем добавляю: – Твоя дочь.

Я жду какой-то ответной реакции, но ничто в ее поведении не говорит о том, что она вообще меня слышит.

– Мне жаль, что меня нет рядом…

Правда ли мне жаль?

– Я просто хочу, чтобы ты знала…

Я проглатываю боль, которая ревет внутри меня. В голове мелькают обрывки воспоминаний. Я вижу, как отец вешает на стену моей спальни гигантскую карту. Вместе мы вдавливаем канцелярские кнопки в каждую страну, где успела побывать моя мать. Я вспоминаю о том, как всякий раз, когда возвращение мамы откладывалось, отец пытался меня отвлечь. Он позволял мне выбрать какой-то один цвет, и всю еду готовил исключительно из продуктов этого цвета. Я помню, как горели мои щеки, когда в тринадцать лет мне пришлось объяснять отцу, что у меня начались месячные. Я помню шипение в телефонной трубке, когда я притворялась, будто мама говорит что-то другое вместо ее обычного «Ты ведь знаешь, я непременно пришла бы на твой день рождения/ концерт/ Рождество, если бы могла». Я помню, как по ночам, лежа в постели, я мечтала о том, чтобы она была просто моей матерью. А после всегда стыдилась этих мыслей, ведь то, чем она занималась, было намного важнее.

Я отлично помню это чувство – быть забытой.

И в эту секунду, видя на экране своего телефона человека, которого никогда по-настоящему не знала, я не могу заставить себя говорить, поскольку боюсь того, что могу в конечном итоге сказать.

Тебя тоже не было рядом, когда ты была нужна мне.

Quid pro quo.

И ровно в этот момент связь обрывается.

Елена трижды пытается перезагрузить модем. В какой-то момент мне даже удается дозвониться до «Гринс», но картинка на экране сразу же замирает, а затем пропадает. Я сажусь в машину Габриэля. И когда мы проезжаем по главной улице Пуэрто-Вильямиля то место, где телефон худо-бедно ловит, на него приходит сообщение:

Ваша мать скончалась сегодня вечером в 18:35. Примите наши глубочайшие соболезнования. Сочувствуем вашей утрате.

Габриэль косится в мою сторону.

– Это то… – начинает он, но не заканчивает, и я киваю. – Могу я чем-то помочь? – учтиво спрашивает Габриэль.

Я качаю головой:

– Я просто хочу домой.

Габриэль провожает меня до дверей моей квартиры, и я вижу, как он пытается подобрать слова, чтобы спросить, стоит ли ему остаться. Но прежде чем он успевает это сделать, я благодарю его и говорю, что просто хочу прилечь. Спустя какое-то время я слышу его шаги в доме Абуэлы и представляю, как он сообщает ей с Беатрис о смерти моей матери.

Я задерживаю дыхание в ожидании, когда до меня наконец дойдет смысл этих слов.

Я беру телефон и смотрю на сообщение, присланное «Гринс», а затем свайпаю влево большим пальцем, чтобы удалить его.

Вот как просто оказывается вычеркнуть кого-то из своей жизни.

И тут же понимаю, что это не совсем так.

Когда умер мой отец, все было совершенно иначе. Было похоже, будто ткань моего мира треснула и разошлась, и, как бы я ни старалась, залатать прореху мне так и не удалось. Даже сейчас, четыре года спустя, занимаясь своими делами, я иногда задеваю этот шов, и он чертовски болит.

Я нахожу бутылку каньи в своем шкафу – Габриэль отлил мне немного после той ночи под открытым небом и принес вместе с коробкой со свежими овощами. Поскольку стопки у меня нет, я наливаю немного каньи в стакан для сока, а затем, пожав плечами, доливаю до самой кромки. Я делаю здоровенный глоток, и огонь струится по моим внутренностям.

Прямо сейчас мне хочется одного – напиться до чертиков.