Если бы ты был здесь - [61]

Меня все еще терзает мысль о том, что Финн предложил мне уехать из Нью-Йорка в надежде на мой отказ, словно это была своего рода проверка наших отношений, которую я должна была пройти, но в итоге провалила. Быть может, я и виновата в том, что не настояла на отмене поездки. Но я также понимаю, что зацикленность на этом моменте недопонимания – лишь повод не смотреть в глаза более болезненной, более страшной правде: здесь, на Исабеле, бывают минуты, когда я забываю скучать по нему.

Мои чувства легко объяснимы: сначала меня отвлекали от мыслей о Финне заботы о жилье и пропитании. Затем – переживания за Беатрис и попытки удержать ее от намеренного причинения себе вреда. Плюс отсутствие нормальной сотовой связи и Интернета.

Но если тебе нужно постоянно напоминать себе о том, что ты в разлуке с любовью всей твоей жизни и должна скучать по нему… значит ли это, что он не любовь всей твоей жизни?

Я натягиваю улыбку на лицо и киваю.

– Мне повезло, – заверяю я Габриэля. – Когда мы с Финном вместе, все просто прекрасно.

А когда мы порознь?

– Финн, – медленно повторяет он. – Знаешь, что такое финнинг?

– Какой-то извращенный секс?

Белоснежная улыбка Габриэля сверкает в свете костра.

– Это когда китайские рыбаки ловят тонны акул, отрезают им плавники, которые идут на приготовление супа и традиционных лекарств, а затем выбрасывают акул обратно в море, обрекая их на мучительную смерть.

– Это ужасно! – Теперь я боюсь, что несчастные, истекающие кровью акулы всегда будут ассоциироваться у меня с именем Финна.

Быть может, Габриэль именно этого и добивался?

– Это обратная сторона рая, – философски замечает он.

– Неужели я настолько ужасна? – тихо спрашиваю я. – Что остаюсь здесь, на острове?

– Что ты имеешь в виду?

– Прошло уже несколько недель с момента моего приезда. Быть может, мне следовало приложить больше усилий для возвращения в Нью-Йорк?

Габриэль не сводит с меня глаз:

– В смысле? Тебе следовало бы отрастить пару крыльев? Или что ты должна была сделать?

Я ненадолго отвожу взгляд в сторону.

– Естественный отбор способствует появлению крыльев…

Губы Габриэля изгибаются в кривой усмешке.

– Думаю, нет ничего невозможного, – отвечает он. – На это может уйти несколько тысяч лет, но человек вполне способен эволюционировать в птицу.

Я тру ладонями свое лицо.

– Если почитать его электронные письма… Габриэль, все так ужасно! – не выдерживаю я. – Он вынужден каждый день наблюдать смерть своих пациентов. И я никак не могу остановить эту пытку и облегчить его страдания.

– Даже если бы ты была там, с ним, – возражает он, – то все равно ничего не могла бы сделать. Какие-то проблемы людям приходится решать самостоятельно.

– Я знаю. Просто чувствую себя такой… беспомощной.

– Я представляю, каково это: быть запертым в клетке, не в силах вырваться из нее, – кивает Габриэль, – но, быть может, эту клетку видишь только ты.

– Что ты имеешь в виду?

– Если бы я был на месте твоего парня, – говорит он, глядя на огонь, – а ты была бы моей любимой… то хотел бы, чтобы ты оказалась как можно дальше от всего этого безумия. Чтобы я мог сражаться с монстрами в одиночку и не беспокоиться о том, что ты пострадаешь.

– Отношения так не работают, – возражаю я. – Это как если бы… Как если бы ты прятал у себя прекрасное произведение искусства, потому что боялся, что, попади оно в музей, кто-то его непременно испортит. Ты бы хранил его в сейфе за семью замками, но это не принесло бы тебе ни радости, ни красоты.

– Я ничего не знаю об искусстве, – тихо признается Габриэль. – Но что, если ты будешь защищать это произведение искусства изо всех сил просто для того, чтобы взглянуть на него еще хотя бы раз?

От его слов у меня по спине бегут мурашки. Поэтому вместо ответа я расстегиваю молнию на своем спальном мешке и залезаю внутрь. Он пахнет мылом и солью, как Габриэль. Я ложусь на спину и устремляю взгляд в ночное небо. Голова все еще немного кружится от рома. Габриэль раскатывает свой спальный мешок и ложится поверх него, скрестив руки на животе. Макушки наших голов почти соприкасаются.

– Когда я был маленьким, отец учил меня ориентироваться по звездам. Так, на всякий случай, – бормочет он.

Я чувствую, как дрожит его голос, и думаю, как много он рассказал мне сегодня о своей жизни, умолчав лишь об одном: почему он фермер, а не гид.

«Планы меняются, – вспоминаю я его слова. – Дерьмо случается».

– Ты страдал географическим кретинизмом? – Я пытаюсь придать своему голосу максимальную легкость, но у меня ничего не выходит.

В тишине слышно шипение огня.

– Все, что мы видим на ночном небе, произошло тысячи лет назад, ведь, чтобы добраться до нас, свету требуется очень много времени, – продолжает Габриэль. – Мне всегда казалось странным… что моряки намечают свой будущий путь по картам прошлого.

– Вот почему я люблю искусство. Изучая провенанс любого произведения искусства, погружаешься в историю. Узнаешь, что люди прошлого хотели оставить будущим поколениям.

Небо словно усыпано блестками. Не помню, чтобы прежде я видела так много звезд. Я думаю о потолке на вокзале Гранд-Сентрал и вспоминаю, как мы с отцом его реставрировали. Мне трудно различить какие-то созвездия, потому что на экваторе видны звездные скопления как из Северного, так и из Южного полушария. Но вот я нахожу Большую Медведицу. А также Южный Крест, обычно скрытый от меня за горизонтом.