Если бы ты был здесь - [60]

Скрестив ноги, Габриэль откидывается назад, используя свой скатанный спальный мешок в качестве подушки.

– Люди мечтают создавать произведения искусства, – заявляет он, – а не продавать их.

Это заставляет меня вспомнить о матери, которая путешествовала по всему миру в поисках сюжетов для своих снимков. Впоследствии эти фотографии, своеобразная хроника борьбы, войны и голода, получали награды, украшали обложки журналов, попадали в музеи и даже в Белый дом, но никогда не продавались на аукционе, пока я не организовала их публичную продажу, чтобы оплатить ее пребывание в доме престарелых.

– Ты не понимаешь, – качаю я головой. – Эти произведения искусства… они стоят миллионы. «Сотбис» стал синонимом престижа.

– Это так важно для тебя? – спрашивает Габриэль после небольшой паузы.

Я смотрю на огонь. Пламя – единственное, что невозможно воспроизвести в живописи. В тот момент, когда с помощью красок вы запечатлеваете огонь на холсте, останавливая движение его лепестков, вы лишаете их магии.

– Да, – отвечаю я. – Мы с моим лучшим другом Родни планировали взлететь по карьерной лестнице в нашей компании с тех пор, как впервые встретились там на летней практике девять лет назад.

– Родни, – повторяет Габриэль. – Твой парень не возражает против того, что у тебя есть лучший друг, а не подруга?

– Нет, Габриэль, – с укором отвечаю я, – потому что на дворе не темные века. К тому же Родни… Ладно… Он чернокожий южанин и гей, а это, по его собственному выражению, золотое трио. – Я внимательно слежу за реакцией Габриэля на слово «гей». Я не собираюсь рассказывать ему о Беатрис, но мне интересно, как бы он повел себя с ней, наберись она достаточно храбрости, чтобы довериться своему отцу. Габриэль и глазом не повел. – Здесь много членов ЛГБТ-сообщества, ты не в курсе? – беззаботно спрашиваю я.

– Я не знаю. Частная жизнь людей – это их дело. – Он пожимает плечами, но затем его губы трогает улыбка. – Когда я был гидом, однополые пары всегда оставляли мне самые щедрые чаевые.

Я прижимаю колени к груди.

– Как ты стал гидом?

Я не жду ответа, поскольку знаю, как тщательно Габриэль оберегает информацию об этой части своей жизни и всем, что последовало за ней.

Однако он лишь снова пожимает плечами и принимается спокойно рассказывать:

– Это было в восьмидесятых. Мои родители приехали на Исабелу в свой медовый месяц и захотели остаться. Тогда здесь жило не больше двухсот человек. Они перевезли сюда с материка и Абуэлу. Моему отцу здесь очень нравилось. Люди называли его El Alcalde – «сельский староста», – потому что он все время твердил о том, как удивительна Исабела для всех и каждого, кто остался жить в Пуэрто-Вильямиле. Он не мог работать смотрителем парка из-за отсутствия соответствующего образования, поэтому стал экскурсоводом. – Габриэль смотрит на меня сквозь языки пламени. – Все ждали, что я продолжу семейное дело. Я помогал отцу неофициально в течение многих лет. Чтобы получить лицензию гида от правительства Эквадора, необходимо пройти семимесячный курс подготовки, где изучаются биология, история, естествознание, теория эволюции, языки. Ведь на Исабелу приезжают ученые со всего мира – из Венского университета, Университета Северной Каролины и Университета Майами – и просят гидов помочь им в их исследованиях даже после отъезда с острова. Например, мы должны фотографировать зеленых морских черепах и отправлять снимки ученому, который занимается отслеживанием их миграций. Или мы должны документировать уникальное поведение пингвинов.

– Меня клюнул один пингвин, – жалуюсь я, потирая руку. – Практически в первый же мой день на Исабеле.

– Ну, это удивительно, – смеется Габриэль. – Обычно они довольно застенчивы, но карантин, похоже, повлиял и на них. Вероятно, пингвины соскучились по общению с людьми. Даже если оно заканчивается кровопролитием. – Он тычет в огонь палкой. – Хочешь – верь, хочешь – нет, но одно время я мечтал стать морским биологом. А не гидом, выполняющим черновую работу для ученых.

– Что же этому помешало?

– Беатрис. – По лицу Габриэля проскальзывает слабая улыбка. – Моя бывшая, Луз, забеременела, когда нам было по семнадцать лет. Мы поженились.

– И поэтому ты не стал морским биологом?

– Планы меняются. – Габриэль качает головой. – Дерьмо случается.

– Беатрис сказала, что ее мать… ушла от тебя.

– Можно сказать и так, – отвечает Габриэль. – Однако правда в том, что мы просто не подходили друг другу. А потому не смогли быть вместе даже ради ребенка. Я на собственном горьком опыте убедился, что не стоит оставаться с кем-то из-за совместного прошлого. Важнее, чтобы совпадали ваши мечты о будущем. Луз всегда казалось, что она слишком молода для оков материнства, и потому она принялась искать запасной выход. Просто я не думал, что он примет форму фотографа из «Нэшнл джиографик». – Он смотрит мне прямо в глаза. – Уверен, у тебя с твоим парнем совсем иная история.

Я рада, что вокруг темно, и Габриэль не может видеть румянца на моих щеках. Наши с Финном совместные фотографии друзья вечно отмечают хэштегом #relationshipgoals (идеальные отношения). Каждый раз, когда Родни переживал из-за очередного расставания, я возвращалась домой и сворачивалась калачиком в объятиях Финна, благодаря Вселенную за то, что мы с ним нашли друг друга. Я доверяю ему, а он доверяет мне. Наши отношения ровные и стабильные. Я точно знаю, чего стоит от них ожидать: я получу повышение; он получит стипендию; мы поженимся на одном из виноградников в северной части штата Нью-Йорк (свадьба будет скромная, но со вкусом, не более сотни гостей, какая-нибудь музыкальная группа, а не диджей, вести церемонию будет мировой судья); медовый месяц на побережье Амальфи в Италии; покупка загородного дома в первый год его стипендии; через год – рождение первого ребенка, а пару лет спустя – второго. Единственный спорный момент: завести чистокровного английского спрингер-спаниеля или бернского зенненхунда. Я верю, что мы с Финном настолько на одной волне, что даже вынужденное расставание не поколеблет нашу незыблемость. Но всего за три недели между нами возникла какая-то рассинхронизация, и коварные сомнения, словно сорняки, заполонили нашу клумбу; и теперь не разобрать, что цвело на ней прежде.