Если бы они могли говорить - [43]

— Ну, а потом что?

— Потом змея еще раз показывалась. Скотник ее увидел — проползла через стадо и скрылась в терновнике. Все село собралось, но кто посмеет убить змею? Никто. К тому же не хотят грех на душу брать. Один старец сказал им: «Коли убьете змею, весь урожай ваш пропадет!» Вот и не смели ее трогать… А змея посидела, посидела в терновнике, возьми, да и выползи на белый свет. Ползет змея, а за ней народ идет — не трогают ее, только идут следом. Шли, шли, пока не вышли к чужой меже. А змея скрылась в лесу. Люди оставили ее и вернулись в село… Так и не убили…

Марин встал, взял теленка на руки, и они снова двинулись в путь. Потом теленка нес Ерофим. Вскоре они подошли к поместью и, странное дело, — на террасе никого не было. Но вот там мелькнул белый платок — Галунка. Сначала она их не заметила, но увидев, бросилась навстречу. Взволнованная, с просветленным лицом, Галунка откинула назад волосы, и приняла теленочка из рук Марина.

— Миленький ты мой… Деточка моя сладенькая… — нашептывает она теленку ласковые слова, точно собственному ребенку, и прижимает его к груди. Быстрыми шагами она идет прямо в хлев. Следом за ней бежит корова, доверчиво касаясь галункиного плеча. Ерофим и Марин с умилением наблюдают за этой картиной. Потом и они отправляются в хлев.

ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА

Случилось ужасное: Захари продал поместье. Свершилось то, о чем давно шептались по углам, но во что отказывались поверить. Итак, горожанин, «галантерейщик», не смог сохранить того, что ему досталось в наследство от хаджи Петра. Поместье купил Черню, богатый крестьянин из Сарнено, которому не хватало собственной земли, так как семья у него была большая — много дочерей и сыновей. В последние дни Черню непрерывно сновал между Сарнено и поместьем. Вот и в эту минуту он сидел с Захари в господском доме. Внизу, на дороге ждала его повозка.

Батраки собрались у хлева и молчали, хмуро поглядывая на эту чужую повозку. И кони, и кучер казались им надменными, дерзкими. А когда на террасе в сопровождении Захари появился сам Черню, новый хозяин им тоже не понравился: чистеньким и аккуратным выглядел этот благообразный старик в коричневых потурах, обмотанный широким крестьянским поясом. Добрая улыбка, игравшая у него на губах, не могла скрыть изворотливости и сметливости. Глядя на него, батраки понимали, почему поместье ускользнуло из рук Захари и перешло в руки этого старика.

Захари, наверное, было совестно перед слугами, потому он проводил гостя и скрылся в доме. К собравшимся батракам прибежала Галунка.

— Знаете что, — задыхаясь от бега, произнесла она.

— Хозяин ругался с Черню, прогнал его. Я слышала их разговор, когда варила кофе. Говорит: не отдам поместье, нет у меня ничего на продажу. Верну тебе, говорит, задаток, а ты отдай мне расписку, ты мошенник, обманул меня. Так ему и сказал. Кажется, все расстроилось.

Батраки радостно переглянулись, только пастух Петр не поверил.

— Захари пил ракию? — спросил Петр.

— Пил, конечно. Когда он ее не пил!

— Ну тогда все это пустые разговоры. Что продано, то продано, назад не вернется.

Слуги послонялись немного по двору; все валилось из рук, хотя работы было невпроворот. Захари позвал Васила. Тот пошел к нему, потом вернулся в маленький домик, где они жили с Галункой, взял там расходные книги, какие-то бумаги, и снова вернулся к хозяину. Слуги поняли: что-то происходит. Галунка после разговора с Василом померкла лицом, вытерла руки и тоже пошла к хозяину. Через некоторое время Ерофим прошел мимо окон маленького домика и, вернувшись к собравшимся, сообщил:

— Галунка плачет.

Никто не ждал, что их оповестят о случившемся. Но Васил, красный от гнева, подозвал к себе Марина и приказал:

— Марин, приготовь мне две телеги. Кое-что перевезу в город, ухожу отсюда, расчет взял…

Простодушный Захари откровенно заявил, что поместье он продал по желанию Севастицы. Это она захотела продать отцовское поместье. Кроме того, прислала письмо, в котором сообщала, что дня через два-три приедет, но не желает видеть ни Галунку, ни Васила. Они должны покинуть поместье до ее приезда.

Галунка немного поплакала, но потом повеселела.

— Ну что ж, поедем в город, — сказала она. — Разве там плохо. Есть у нас дом, есть, где жить. Все равно нужно туда перебираться — ведь дети скоро в школу пойдут. Стыда у нее нет, у этой Севастицы, говорит, что Васил обокрал ее. Да что он у нее украл? Если бы не Васил, давно бы уже здесь все прахом пошло… Ну и ладно пускай сама управляется, как знает…

На другой день Галунка и Васил, погрузив свой скарб на две телеги, отправились в город. А спустя еще два дня с этими же телегами приехала из города Севастица.

Захари, наконец, вышел из господского дома. Он был бледен, лицо подпухшее, глаза покраснели, как у человека, проведшего множество ночей без сна. Он безмолвно следовал за Севастицей, когда она обходила свое хозяйство. Сухая, черная, злопамятная, она осматривала все колючим, злым взглядом и отдавала распоряжения: что оставить, что продать, а что увезти в город. По ее приказу позвали четырех турок-кирджалиев, скупавших кур по селам. Они, не мешкая, бросились ловить птиц по двору, поднялся шум, в воздухе полетели перья. Перекупщики быстро наполнили клетки и погрузили их на своих небольших коней. Севастица посмотрела наверх, на крышу, где были голуби, как бы подумав, а не продать ли и их, но ничего не сказала. Прежде чем скрыться в доме, она бросила Марину: