Если бы они могли говорить - [40]

Вот у крыльца собрались куры. Они переминаются с ноги на ногу, кудахчут, беспокойно ждут, пока Галунка их накормит. Их нетерпенье забавно, и Ерофим с любопытством поглядывает, что же они станут делать. Они, как люди — каждая со своим нравом. Вон те, молодые, яркие, кокетливые курочки — совсем как юные девушки. Но они глуповаты и наивны: смотрят во все глаза на Ерофима и удивляются: человек это или зверь. Петушки — их одногодки, какие франты! — нарядные, пестрые, совсем как леденцовые петушки на палочке. Одни из них тихие и кроткие, идут чинно, стараясь, чтобы пушинка с них не упала. Другие — задиры и драчуны, ссорятся, подскакивают, то и дело налетают друг на друга. Некоторые пытаются петь: вытягивают шеи и кукарекают, голоса у них хриплые, слабые, звучат, как дудочка.

Старые тоже не одинаковы. Есть страшно злющие куры, их лучше не трогать. Каждого цыпленка так и норовят клюнуть, да при этом еще рассерженно кудахчут, словно ворчат:

— Какое невоспитанное это молодое поколение!

Откуда-то появляется толстая наседка с маленькими пушистыми шариками-цыплятами. Интересно, кто ее успел разозлить? Она пыжится, фыркает, перья у нее взъерошены. Пес, случайно попавшийся ей на дороге, робко пятится: когда он был маленький, точно такая вот сердитая курица больно клюнула его в нос. Не думая о том, что над ним станут смеяться, пес поджимает хвост, протискивается под проволочной оградой и бежит прочь. На колючках остаются висеть клочки выдранной шерсти. На этой ограде каждая собака оставляет немного шерсти.

В куриной толпе наступает легкое замешательство: с крыши дома на крышу хлева перелетает сыч, застигнутый рассветом.

«Крр!» — предупредительно кричит один петух. «Крр! Крр!» — подхватывает второй, и третий. Совсем как сторожевые, передающие по цепочке: «Внимание, опасность!»

Наконец на крыльце появляется Галунка с решетом в руках. Все хохлатки резво устремляются к ней: каждая курица старается пробраться как можно ближе. Но вот Галунка бросает первую горсть, затем вторую, третью. Все умолкают и принимаются сосредоточенно клевать. Разбросав еду, Галунка продолжает стоять среди этой живности, задумчиво наблюдая за кем-то, или, может, пересчитывая свое хозяйство. Склевав просо, куры не торопятся разбрестись по двору: они ждут добавки. Среди них гордо прохаживается серый петух с белыми перышками на голове. Есть и другие, более молодые, петухи, но когда белогривый проходит мимо, они стоят молча с виноватым видом; взмахнут разок-другой крыльями и отходят в сторонку, словно говоря: «Мы беспрекословно подчиняемся тебе и считаем тебя главным».

Но во дворе собрались куры из двух курятников, и у другой половины свой царь — белый, крупный и тоже непомерно гордый петух. Только он не машет приветственно крыльями, когда проходит белогривый. Ненависть вспыхивает в глазах обоих петухов. Они готовы без промедления вступить в бой, но почему-то откладывают это на другой раз.

Постепенно куры разбредаются по двору. Во дворе становится тихо. Ерофим поднимает голову и смотрит наверх: на крыше сидит голубь и задумчиво воркует — зовет подругу. Воркование усиливается, оно исполнено нежности и мольбы. Ерофим качает головой и усмехается.

Возле каменного корыта с водой собрались несколько молодых курочек. Они уже напились, но так как в тени прохладно, они присели на камень и дремлют. Лишь одна из них как будто пьет, но в сущности, рассматривает свое отражение в воде. И словно удивляется: до чего же хороша!

А солнце уже поднялось высоко и начинает припекать. С поля возвращаются гуси. Они идут строем, в затылок друг другу, впереди гусь, за ним — гусята, уже подросшие, но еще неуклюжие, некрасивые, уже большие, но неоперившиеся, бесхвостые. Замыкает цепочку мать. Неожиданно гусята издают боевой клич, бросаются вперед и приступом берут корыто. Разогнав кур, они собираются в кучу и о чем-то гогочут, будто хвастаются друг перед дружкой своей победой; потом пьют, а потом в той же воде купаются.

Белый и белогривый случайно сходятся посреди двора, на ничейной территории, и встают в бойцовскую позу. Ерофим перестает работать и с любопытством смотрит на них. Петухи сходятся и принимаются быстро-быстро что-то клевать на земле; это им нужно, чтобы прикрыть волнение, показать, что они нисколечко не боятся. Вдруг они разом подпрыгивают, в воздухе мельтешат петушиные лапы, слышится звук раздираемой материи, и на землю медленно оседают выпавшие перья. После этого бойцы снова принимаются нервно клевать, искоса посматривая друг на друга. Глаза у них затуманены, как у пьяных. И вот они снова сшибаются в воздухе, и уже не один, а несколько раз. Перевес в силе явно на стороне белогривого, после каждого столкновения все больше белых перьев кружат в воздухе, по гребешку белого стекает тоненькая струйка крови, но он и не думает сдаваться и снова наскакивает на противника.

Пес, убежавший от наседки, возвращается и, не обращая ни малейшего внимания на петухов, направляется прямо в их сторону. В нескольких шагах от них, он щелкает зубами, прогоняя надоедливую муху, но, не поймав ее, бросается бежать; стараясь спрятаться где-нибудь в тени, пробегает точно между петухами. Белый тут же отходит в сторону. Он делает вид, что поступил так из-за нетактичности пса, но, по сути, находит повод удрать. Белогривый гордо выпячивает грудь и победно кукарекает. На полтона ниже звучит ответ белого. Борьба отложена до следующего раза.