«Если», 2015 № 05 (243) - [37]

Цветной всплеск на мониторе оповестил меня о госте. Уроки на сегодня закончены, никаких встреч я не назначала. Может, это Май? Стоило подумать об очередном раунде борьбы с дочерью, как мой желудок свело.

— Войдите.

Администратор Охряная Нива В Рыжую Клеточку вступил в класс, шурша тысячами тонких трубконожек. Фостерн был метрового роста и практически двухметровой ширины; рельефный ком его центрального тела поддерживали пять радиальных рук. У него не было ни ушей, ни носа, ни узнаваемого лица — одни глазные пятна, испещрившие спинную поверхность. Эти пятна, как камешки, были разбросаны тут и там по углам и изгибам его гиперболической геометрии.

Хроматофоры на теле Администратора сошлись в завитки обыденного приветствия. Кивнув в ответ, я достала из ящика стола призму-переводчик. Она чуть устарела, однако я, как и многие люди, выросшие в доконтактную эпоху, цветоязык фостернов так и не освоила. Я понимаю, что это лингва-франка[1] Среды, но при мысли о том, что в мое тело вошьют километры оптоволокна, по коже бегут мурашки.

Призма зажужжала.

— Воспитатель Мидзогути, у вас есть время для диалога?

— Да, конечно.

— Могу я прилечь?

Трубконожки Нивы ласкали краешек ближайшей парты. Когда я кивнула, Нива обвил парту руками и стал похож на морскую звезду, взламывающую упрямого моллюска. Послышалось шипение, экзоскелет Нивы окружил фостерна густым облаком пара. Запахло мокрой пожухшей листвой.

— Совет Среды по образованию решил исключить глобальную историю из учебных планов всех видов-участников.

Я моргнула.

— Почему?

— Мы пришли к мнению, что история вида способствует ограниченной ментальности. Она идет вразрез с целью Разумной Среды воспитывать среди ее участников понимание. Уроки истории будут заменены новым, куда более обширным предметом, который расскажет будущим гражданам о Среде как едином целом.

— Погодите, мы что, не можем изучать собственное прошлое?

— Напротив, история человечества будет включена в программу в качестве аспекта Среды, — Нива обозрел меня приподнятой конечностью, — Вы обретаете красный цвет.

— Это невероятно, я…

— На правах члена Совета я поддерживаю это решение. Среда состоит из сорока двух видов-участников. Вы хотите сказать, что история и культура человечества более ценны, чем история и культура других видов?

— Для людей — да.

Ответ фостерна избороздили полосы красного и желтого раздражения.

— Ваше мышление провинциально. Человеческим детям куда лучше знать о тех, с кем они будут делить галактику, чем игнорировать все, кроме ее крошечного уголка.

Нива сполз с парты и остановился только у двери.

— Учебный план и необходимые материалы переправлены на ваш личный канал. Я предлагаю вам воспользоваться возможностью расширить и собственные горизонты, воспитатель Мидзогути.

Я уперла лоб в холодные ладони. Если я уволюсь, они просто найдут кого-нибудь еще. Школьных учителей в стране — пруд пруди.

Сначала Май, а теперь еще и это.

* * *

К счастью, когда я добралась до дома, уйуньи уже ушли. Квартира напоминала бесцветную пещеру из серого слойбетона, разве что еле мерцали проекционные обои. Пока комнаты обставлялись по моим спецификациям, я, чтобы не дышать кипящим пластиком, вышла на балкон и послала пинг-сигнал Май. Призма полыхнула зеленым, показывая, что пинг отвечен, и потемнела.

Дочь по-прежнему со мной не разговаривала.

Я сунула кристалл в карман. Ночь была влажной, но приятной, ветерок доносил до меня еле слышный запах соли с моря за пару километров отсюда. Пьянящая смесь машинного масла, выхлопных газов и горячего асфальта, которую я помнила с юности, навсегда ушла в прошлое — ее изгнали кочующие стада летающих поглотителей.

Я покачала головой. Неужто меня обуяла тоска по загрязнению атмосферы?

Квартира завершила реконфигурацию. В стазис-кубе лежали свежая рыба и овощи. Площадь стоит дорого, и кухонь в квартирах по большей части вообще нет, но я готовлю обед вместе с Май каждую пятницу — я завела эту традицию, как только дочь научилась держать палочки. Может, заказывать что-то из пищевого каталога и проще, но я не готова отказаться от последнего бастиона настоящего дома, пусть этот бастион — всего лишь символ.

Я принялась готовить обед, ощущая отсутствие Май, как удаленный зуб. Запахи горячего масла, имбиря и сёю[2] всколыхнули воспоминания о том, как мы с моей мамой, сгорбившись над газовой плиткой, готовили вместе в нашем доме в Кумамото.

С тех пор как мама умерла, я побывала там лишь однажды — как-то заехала по пути на конференцию в Нагасаки. На месте нашего дома стоят теперь залы с патинко[3], но я различала останки прежнего квартала: неровная улица Мацукоси-дори, теперь заасфальтированная, — здесь я училась кататься на велосипеде, — слабый аромат сакуры на берегах канала, гора Кимбо на востоке, ломаная тень которой тяжело ложилась на долину, будто выдавливая город в залив.

Интересно, что Май помнит о нашем доме? Я совсем не могла представить себе, как она возвращается к башням-муравейникам — и сердце ее разрывается при виде безликой коробки, где мы с ней когда-то жили. Сохранила бы она конфигурацию той квартиры в личных файлах, воскресила бы ее обстановку в своем жилище, если бы накатила тоска?