«Если», 2011 № 09 (223) - [53]

Я отвечал ему и, увлекшись, едва не позабыл то, что говорил он о моем времени. Но все это тотчас всколыхнулось в уме моем, когда услышал я фамилию молодой дамы, пришедшей в гости к квартирной моей хозяйке.

Но прежде чем рассказать о ней, желал бы я хоть отчасти оправдаться перед тобой, мой читатель, в чрезмерной моей склонности доверять всякого рода мистическим явлениям. Для того упомяну о таинственном рождении моем, если таковое слово возможно употребить к удивительным обстоятельствам, из которых берет начало скромная моя биография.

Действительного дня рождения моего я не ведаю, равно как и родителей моих. В год 1778 в усадьбе Глинки в ночь на 20 июля разразилась ужасная гроза, а на утро кухаркою был найден мальчик лет двух или трех. То был покорный ваш слуга. Был я найден с северной стороны господского дома, под гротескной маской, что, выказав язык, смотрит в сторону Петербурга, — найден в круге, выжженном на земле неизвестною силою, и брови и волосы мои были опалены. И потому сперва дворовые сочли меня исчадием адовым и хотели убить. Но та кухарка, Анна Прохорова, что нашла меня, а впоследствии стала моею приемной матерью, воспротивилась и сказала, что ночью было ей во сне видение. В том сне видела она пророка Илию, везущего в громовой колеснице Богородицу, которая протягивала ей руки, словно бы награждая невидимым даром. И потому как мальчик этот был послан Святой Девою ей, Анне, она и заберет его — великий грех от такого дара отказываться. А волосы у ребенка обожжены, потому как он от огненной колесницы пророка опалился.

После признавалась она мне, что про сон свой солгала, и что теперь ради отпущения греха ее должен я вести жизнь праведную и честную, как положено рабу Божию, а не посланцу адову. С тем мы о появлении моем разговор прекратили и более к нему не возвращались.

В честь праздника наречен я был Илией и остался при спасительнице моей Анне и при кухне. Поначалу был слаб и до четырех годов не говорил вовсе, но после оправился и стал помогать при кухне и на конюшне. Где и попался однажды на глаза барину, благодетелю моему Якову Александровичу Брюсу, который из милости велел мне называться по имени его Яковлевым, по отчеству Александровым.

Дальнейшая жизнь моя не представляет собой предмета, достойного описания. Но таинственное ее начало, по видимости, заронило в мою душу зерно, из коего произросло в одночасье опасное и легкомысленное желание вмешаться в ход времени».

Повсюду на полях ксерокопии возле этой записи и даже между строк рукой Коношевского были сделаны пометки, а по самому краю чуть крупнее значилось: «Стоит показать Косте?!». Но Березин не стал вглядываться в неразборчивый почерк профессора и продолжал читать.

«Отчасти виною тому нечаянная слабость, принудившая меня следующий день остаться в постели. Стараниями хозяйки моей и приглашенного ею доктора за полдень я поднялся и даже пообедал к радости милейшей Евдокии Кирилловны, которая старалась всячески меня ободрить, попеременно подкладывая мне сласти, к которым сама имеет чрезвычайную склонность. К вечеру была у хозяйки моей гостья, приятная молодая женщина, супруг которой служит в уголовной палате. Евдокия Кирилловна говорила с нею относительно судьбы сына старинной ее приятельницы и умоляла упросить мужа заступиться за беспутного малого и помочь ему избежать каторги. Гостья ее, как приятно мне было услышать, ничего не обещала и призналась, что и не взяла бы на себе обещание оказать сию услугу. Муж ее человек высоких принципов и не станет жертвовать правдою, и сама она не станет его о том упрашивать. Потом говорили еще о вещах обыкновенных. Гостья изрядно повеселила нас рассказами о малышке-дочери, которая является для нее утешением и источником радости. Видя неподдельное материнское чувство, когда в разговоре касалась она своей Настеньки, я загрустил, оттого что сам так и не встретил в жизни достойной и мудрой женщины, которая составила бы мое счастье. Когда мы вновь остались одни с любезной Евдокией Кирилловной, я спросил у нее, кто была та приятная женщина. И узнал, что зовут ее Натальей Михайловной Рылеевой. Муж ее служит в уголовной палате, но он превосходнейший и честнейший человек, к тому же поэт и глубоко обеспокоен судьбой России.

Признаться, ранее разговоры о судьбах отечества не вызывали в душе моей никакого отклика, кроме желания поскорее удалиться и более не общаться с теми восторженными господами, что почитали себя знатоками глубин российской жизни. Теперь же, вспомнив, как ночной гость упоминал при мне фамилию Рылеев, и соединив ее с тем, что говорила мне моя квартирная хозяйка, пришел я в чрезвычайное волнение. Спать удалился рано. Однако мысли о молодой гостье и муже ее не оставляли меня всю ночь. Невзирая на то что Наталья Михайловна, возможно, и не причислила меня к кругу своих знакомых, я решился писать к ней и умолять, если не ради ее самой и почтенного супруга ее, то ради малолетней их дочери, вразумить мужа и отвратить его от участия в таком богопротивном деле, как бунт против государя. Ибо ценой тому станет его безвременная кончина.