«Если», 2010 № 04 (206) - [48]

И вот настал вечер "Войны и любви". Никто и не заметил, как Ричард Бёрбедж оказался за своим туалетным столиком. Он гримировался. Он напевал. Он как раз подводил брови, когда дверь в его гримуборную отворилась и вошла миссис Романофф.

— Хорошо, что ты пришла, я сам хотел к тебе идти, — сказал Ричард деловым тоном, но очень дружелюбно. — Я выполнил обещание, Анна. Вот посмотри: несколько костюмов — для портного, платье для Катарины — талию подгоните под размер Айвы, там вшиты клапаны, и полюбуйся на костюм для Петруччо.

На вешалках висели костюмы из парчи и бархата, обшитые золотом и украшенные таким невероятным количеством драгоценных камней, что Анна Романофф даже испытала нечто вроде отвращения. Она обладала тонким вкусом, не любила ничего чрезмерного. Ей, человеку истинно театральному, было отвратительно все настоящее, всамделишное. Она поддалась порыву, привыкнув доверять своему первому впечатлению.

— Не нужны театру все эти наряды, — сказала она сухо, забыв поздороваться. — Спасибо, Ричард, можешь снести все это богатство в ювелирную лавку. Или в музей. В театре все должно быть театрально.

— Ты думаешь, это натуральные камни и чистое золото? — засмеялся Ричард Бёрбедж. — Что ты! Подделка. Просто, понимаешь, у нас в Падуе в шестнадцатом веке все было лучше, чем сейчас. Даже искусственные драгоценности. Представь себе! Сами платья тяжеловаты. Парча и бархат — натуральные. Но у нас синтетику, извини, еще не придумали!

Анна Романофф остановила на Ричарде тяжелый взгляд. Она не знала, как разговаривать с этим человеком. Зато знал Ричард.

— Анна, у меня к тебе одна большая просьба. Не смогла бы ты дать мне отпуск на полгода?

— На полгода? — вскричала Анна Романофф быстро, как она это умела, чтобы не отягощать сцену лишними паузами.

— Да. Меньше не выходит. Я хочу съездить к Шекспиру. Пока хорошо себя чувствую.

Анна Романофф села в давешнее кресло, о которое ударилась на позапрошлой неделе.

— Я хочу, — тихо произнес Ричард.

И, поскольку Анна смотрела на него бесстрастно, он продолжал так же деловито, но еще более внятно:

— Мне быстро удалось расширить мое производство. В Венеции у меня уже две мастерские. Я заказал корабль. Небольшую посудину в две палубы. В Англию сейчас безопаснее всего добираться морским путем, по суше мне не доехать. У нас испанцы. С севера лавиной прут австрияки. Они уже в Милане. Позавчера под Бергамо они друг с другом столкнулись. Ты не слышала? О, было что-то страшное… Но австрияки отошли, и испанцы ликуют повсюду. Тем не менее воздух дрожит от напряжения. Через испанцев мне не пробраться, хотя Родриго обещает мне дать с собой секретное оружие, которое у них уже разработано, но о котором пока никто не знает. Оно у них в единичных экземплярах. Родриго — это испанец, отличный парень, тоже портной, из Толедо. Он оставил свое дело и записался в армию, чтобы скопить на новую мастерскую. Понимаешь, приходится водить дело и с испанцами, чтобы жить спокойно. Оружие называется мушкет.

Ричарда вдруг прорвало. Потеряв серьезность, он рассмеялся. Анна Романофф наконец улыбнулась. Она никогда не разговаривала с Ричем по душам, как человек с человеком. Все о ролях, задачах, мизансценах… Рич был всегда каким-то чужим. Оказывается, он нормальный парень!

— С их мушкетом, как ты понимаешь, я далеко не уйду, — сказал серьезно Рич и тотчас опять расхохотался. — Берешь в руки тяжеленную винтовку, а чтобы она стреляла, туда надо засыпать на полок пороху. Только выстрелил — прочисти дуло специальной такой сошкой, потом засыпай новый порох, он просыпается на штаны, на пол… А если в дуле остался порох от прежнего выстрела, то в другой раз можно стрельнуть в другую сторону, в себя, в грудь. Без руки останешься. Морока. И пока перезаряжаешь, до тебя добегут, на тебя нападут и три раза укокошат без всякого пороха. А дон Родриго носится со своей тайной по всей Венеции и пугает всех до смерти новым видом вооружения, которым оснащается испанская армия!..

Рич опять засмеялся, но коротко: ему — это было заметно по глазам — не нравилась реакция Анны. Она ему не верила. Вот это-то и было не по нему. В сущности, ему на нее было наплевать. Он свой путь выбрал.

— Ну, — произнесла Анна Романофф, — приезжаешь ты к Шекспиру. Что дальше?

— Дальше? Да я с ним хотя бы познакомлюсь. Я узнаю, что это за тип такой. Я, может, и в Венецию-то больше не вернусь! Приехал купцом — остался актером «Глобуса»! Я же актер, Анна! Я хочу работать с Шекспиром! У меня же свободный английский! В Венеции и Падуе я итальянец, потому что я в образе, а чтобы быть самим собой, никем больше быть не нужно. Я должен понять, что это за человек! Да и был ли он на самом деле, понимаешь? Все же говорят, что его не было. А я узнаю.

Анну Романофф начала вдохновлять великая цель.

— Ты его спроси главное: почему в своем завещании он оставил жене кровать — и ни словом не обмолвился ни о пьесах, ни о поэмах, ни о сонетах, — сказала Анна после долгой-долгой паузы. — Вот ради чего следует отправляться в опасное путешествие по морю. Сверхзадача — понять, почему он не считал себя автором? У него что, не было авторского чувства?