«Если», 2010 № 04 (206) - [50]

Анна Романофф никогда еще не говорила сама с собой в полный голос. В эту минуту она впервые поняла природу монолога. Вместо радости открытия она испытала нечто вроде ужаса. Перед ней словно бы раскрылась бездна того самого, ею так любимого, Искусства.

Дна в той черной бездне не было. Реалистичное Искусство было на самом деле Мистикой! В самом деле, это же просто ужасно, когда человек говорит сам с собой, обращается к кому-то, кого рядом нет! Анна Романофф стояла в своем собственном кабинете, но вдруг потеряла его из виду. Она перенеслась в пространство, населенное семейкой Риддс, явственно видела перед собой лица дочки Ричарда, зятя, внука Джорджа, еще каких-то родственников. Но она же их не знала! Никогда их не видела! А, вот жена Ричарда, она выше его ростом, вытянутая вверх особа с оплывшими от бессонных ночей глазками… Одни слушали монолог Анны внимательно, другие усмехались. Но когда сказать ей стало больше нечего, родственники пропали — она вновь увидела свой кабинет с собой посередине.

Ее речь, обращенная к людям, которые существовали для нее, но которых не существовало больше ни для кого, привела ее к самому краю бездонной пропасти. Она даже отступила и схватилась за стол. Она закурила, чтобы вернуть себя к себе. Она привыкла быть в нашем измерении и не хотела бы попасть ни в какое другое. Бросила на стол зажигалку — письмо упало на пол. Анна Романофф подняла его, пощупала, конверт был толстый.

— Понаписали папочке прощальных беспощадных слов, осуждающих его на вечное одиночество, чтобы он мучился посильнее. Бросили папочку в бездну искусства, а сами смылись. Так вот как относятся к тем, перед кем открылось сокровенное… И я была в их числе.

Семья Риддс не появилась.

— Я-то в своем уме, — сказала вслух Анна Романофф. — В своем ли другие? Безумен тот, кто бежит от Искусства, боясь нечаянного просветления.

Положив конверт обратно на стол, Анна Романофф отправилась на сцену досматривать спектакль. Она дошла до самой сути, которая оказалась совсем нестрашной, вполне вписывающейся в земные мерки.

…Три года спустя на здании Линкольнского драматического театра появилась удивительная афиша:

СЕНСАЦИЯ! ТОЛЬКО В АМЕРИКЕ И ТОЛЬКО В ЛИНКОЛЬНЕ! ЭКСКЛЮЗИВНЫЙ ПОКАЗ САМОЙ ПОСЛЕДНЕЙ ПЬЕСЫ ВИЛЬЯМА ШЕКСПИРА "ВЕНЕЦИАНСКИЙ КУПЕЦ"! ПЬЕСА НАПИСАНА СПЕЦИАЛЬНО ДЛЯ ЛИНКОЛЬНСКОГО МУНИЦИПАЛЬНОГО ТЕАТРА. В РОЛИ ШЕЙЛОКА ЛИЧНЫЙ ДРУГ ВИЛЬЯМА ШЕКСПИРА — АКТЕР ЛИНКОЛЬНСКОГО МУНИЦИПАЛЬНОГО ТЕАТРА РИЧАРД БЁРБЕДЖ, КУПЕЦ ИЗ ВЕНЕЦИИ. В АМЕРИКЕ — ВПЕРВЫЕ!

БЛИЖАЙШАЯ ПРЕМЬЕРА — "КОРОЛЬ ЛИР". В РОЛИ КОРОЛЯ — ПЕРВЫЙ ИСПОЛНИТЕЛЬ ЭТОЙ РОЛИ В ТЕАТРЕ ШЕКСПИРА «ГЛОБУС» — РИЧАРД БЁРБЕДЖ.

Тогда же возобновился и памятный многим спектакль "Война и любовь", только под другим названием — "Укрощение строптивой". На три года его пришлось снять с репертуара, но теперь он повторяется каждый сезон и идет до сих пор. Однако играют его не слишком часто, чтобы не очень-то баловать публику. Приблизительно раз в месяц.

* * *

Тот, у кого нет музыки в душе,

Кого не тронут сладкие созвучья,

Способен на грабеж, измену, хитрость;

Темны, как ночь, души его движенья

И чувства все угрюмы…

В.Шекспир. "Венецианский купец", V, I.

Николай Горнов Зародыш

Иллюстрация Игоря Тарачкова

Туманная осень, когда появился на свет будущий гений финансового рынка Ромка Берёзкин, выдалась еще и на редкость холодной, а в сентябре отмечались первые заморозки даже в относительно южном Волгограде, куда на седьмом месяце трудной беременности приехала из своего северного Усть-Кута мать Ромки — Светлана Берёзкина. Знала бы Светлана, что на поддержку волгоградской родни ей рассчитывать не имеет смысла, может, и не трогалась бы с места. Впрочем, Светлана тогда многого не знала. И что рожать ей придется в холодной палате ничем не примечательного роддома номер два на улице Совнархозной, и что имя ее навсегда останется в новейшей истории, поскольку не многим женщинам выпадает честь стоять у колыбели одного из самых крупных капиталов новой России. Она и сына-то своего, Ромку, толком узнать не успела. Судя по официальной биографии магната, Светлана Берёзкина умерла спустя полгода после возвращения с новорожденным сыном в Усть-Кут, где папа его, Аркадий, трудился в то время по линии снабжения в местном отделении железной дороги.

Ненадолго, кстати, пережил жену и Аркадий. После похорон любимой супруги известный на весь Усть-Кут острослов, бабник, балагур и просто красавец превратился в бледную тень себя самого, стал сильно пить, шарахался от людей и редко появлялся на работе, вследствие чего Ромку из опасения за его судьбу взяла на воспитание бабушка. А еще через полтора года на одном из многочисленных субботников с Аркадием произошел несчастный случай. Плохо закрепленная стрела башенного крана сорвалась и перебила ему обе ноги. Три дня спустя Аркадий умер. Врачи только развели руками. Сказали: крайне редкий случай. Мол, частицы костного мозга забили кровен осные артерии. Ромке про смерть отца долгое время не сообщали. Сначала придумывали папину занятость, затем врали про какие-то длительные командировки, а потом сироту и вовсе отправили подальше из Усть-Кута — к старшему брату отца, Леониду Берёзкину, который жил в то время в Сыктывкаре, а трудился главным бухгалтером в какой-то лесной конторе Республики Коми.