«Если», 2006 № 02 (156) - [30]

Кто ее-то заставил бросать мне вызов? Ах, у нее была веская причина? Ее, как собачонку косточкой, поманили распорядители игры, и косточка очень весома, очень лакома. Но только ли в этой ситуации виноваты они?

Может, все-таки в основном ею двигали другие мотивы?

Тщеславие и уверенность, что она обязательно победит? А раз выпала возможность кого-то безнаказанно убить, да еще и прославиться, то почему бы этого не сделать? Кто из нас более аморален? Я, сражающийся до конца, пытающийся любыми средствами спастись из безвыходной ситуации, или она, с холодным сердцем, готовая даже убить того, кто не сможет дать должного отпора? Какой она боец, чем она отличается от мясника на базаре? Кто из нас больший негодяй?

Вот вопрос, ответ на который найти не так-то легко. А если серьезно, то и не надо. По крайней мере — сейчас. Потом, если выживу, вполне возможно, я посвящу размышлениям, поискам этого ответа всю оставшуюся жизнь. Если выживу.

Потом мне, возможно, припомнится, что у нее имелась весьма веская причина ввязаться в этот бой, и еще, что ее обработали люди. Так кто виновен в происходящем — мы, бесправные гладиаторы, или люди, зачинщики этой травли?

Стоп, вот этот вопрос тоже можно отложить на потом. Сейчас надо действовать. Настало время.

Дверь в келью молчания была из потемневшего от времени золотого дуба с Марса. Ее делили на квадраты ряды толстых железных полос.

Я остановился перед ней и подумал, что сейчас все и решится. Не там, на залитом светом ринге, а здесь, в тишине старого храма.

Так оно обычно и бывает.

Один древний кодекс людей гласит: любая война проиграна или выиграна еще до своего начала.

Воистину так.

Я подумал, что мог бы предложить ей, своей сопернице, мировую, попытаться ее уговорить отказаться от боя.

Ну, нет…

Я покачал головой.

Дудки, не пойдет она на это. Не стоит и надеяться. И незачем даже терять время.

Я толкнул дверь, и она, несмотря на преклонные годы, открылась без скрипа. За ней была узкая келья, в которой на каменной скамье сидела та самая самка, с которой мне надлежало сойтись в поединке.

Дверь открылась беззвучно, но самка почуяла мой запах и повернула голову в мою сторону.

Надо было начинать, и я сказал то, ради чего и пришел сегодня в храм. Много слов не потребовалось. Достаточно было лишь изложить суть. Я почему-то был уверен, что соперница ее ухватит, поймет смысл сказанного, и второй раз повторять не придется.

— Они тебя надули, — сообщил я. — Дешево купили. На самом деле у тебя нет и никогда не было детеныша.

8.

Окружающий мир медленно разваливался на куски, которые плавились, словно стеарин горящей свечки, и стекали вниз, вниз… кажется, там была бездонная пропасть небытия.

— Он произошел не от ящеров. Его предками были вонючие хорьки, — сказала Кристина.

Святая, непогрешимая истина.

Грязные, вонючие, противные, узкомордые хорьки.

Вот только сами-то люди после всего этого — кто? От кого они произошли, если так подло меня обманывали? А может, все-таки нет? Может, произошла ошибка?

Я с надеждой взглянула на Кристину.

Ну, скажи, что этот подлец, мой соперник, соврал, самым гнусным образом меня обманул. Я поверю, честно слово, поверю, только скажи.

— Негодяй, — промолвила она. — Подлый негодяй. Будь моя воля…

Не собиралась она ничего опровергать. Она просто ругалась, и этого было достаточно, чтобы я поняла. Сказанное врагом — правда. А потом я поняла еще одну штуку. То, что меня обманывают, Кристине не нравилось, очень не нравилась, но предупредить меня она не могла, поскольку это было бы предательством интересов родной стаи. И теперь, когда все выползло наружу, она где-то в глубине души, даже не отдавая себе в этом отчета, была рада, поскольку отныне могла мне не врать.

Вот этой, последней мысли хватило, чтобы прийти в себя, чтобы мир вокруг меня прекратил разваливаться и стекать. В общем, этого хватило для того, чтобы я пришла в себя.

Если я не одна, если есть кто-то, кто действительно стоит на моей стороне, значит, еще не все потеряно.

И все-таки я решила уточнить.

— Значит, детеныша у меня нет и никогда не было?

— Нет.

— Зачем тогда меня обманывали? Зачем мне сделали память о нем? Какая в том выгода?

— Меня могут наказать…

Она и в самом деле боялась. Такой испуганной Кристину я еще не видела.

— Я никому не скажу. Ну, выкладывай.

— Ты не сможешь этого скрыть. Я у тебя не одна, и другой тренер узнает о произошедшем, поймет по твоему поведению. Ты не сможешь этого скрыть.

— Кристина, я и так уже все знаю. Выкладывай, иначе мне придется на тебя надавить.

Я показала ей зубы. Не в том смысле, в каком это делают люди, когда хотят повеселиться. Совсем в другом. И она поняла меня правильно.

Как-то разом успокоившись, Кристина сказала:

— Ты должна драться, и не просто драться, а делать это с надлежащей злобой, с ожесточением. Иначе не получится настоящего, красивого, увлекательного зрелища. Иначе у него не будет зрителей, иначе за него никто не заплатит денег… точнее, никто не даст еды. Зрелище обязано быть кровавым, в нем должен быть достаточный уровень энергии.

— А детеныш?

— Самка мнемозавра по-настоящему свирепеет только тогда, когда дерется во имя детеныша. Материнский инстинкт — великая вещь. Ради детеныша вы готовы проделать что угодно. Ради него любая из вас устроит по-настояшему красивое зрелище.