«Если», 2001 № 06 - [12]

Огонек все еще маячил впереди; шагов через двадцать Тимур остановился под лампочкой в проволочной оплетке. На крашеной стене было крупно написано мелом: Смотри под ноги, Тимур Тимьянов.

Тимур улыбнулся. Ему почудилась доброжелательная интонация. Не раздражение, а дружеское ворчание. Почему он «услышал» надпись именно так? Действительно ли Кон благоволит к нему?

— Постараюсь, — сказал он вслух. — Темно…

Лампочка вспыхнула ярче, в ее свете Тимур увидел дверной проем и десяти шагах перед собой. Уверенно шагнул вперед и снова чуть не упал — за дверью пол резко шел вниз, Тимур поскользнулся на невысоком, но очень крутом пандусе. Впереди обнаружился новый коридор, через равные промежутки освещенный все теми же тусклыми желтыми лампочками.

Двадцать шагов. Поворот. Четырнадцать шагов. Лестница. Два пролета вниз, поворот. Десять шагов. Поворот. Лестница, два пролета вверх…

Тимур не был уверен, что способен выбраться самостоятельно. Некстати вспомнился Дегтярев — как он однажды хвастался, что умеет ориентироваться в недрах Кона чуть ли не с завязанными глазами…

Врал?

Заблудился? — написано было мелом на стене. Тимуру снова померещилась добрая насмешка; вот бы увидеть хоть раз, как появляются эти надписи. За всю историю Кона этого ни разу никто не видел, та любительская видеозапись — явная грубая подделка…

— Заблудился, — признал он честно.

Впереди скрипнула дверь — явственно и тоже, кажется, насмешливо. Тимур оказался в маленьком зале; направо вели три одинаковых двери, средняя была чуть приоткрыта, и сквозь неширокую щель пробивался электрический свет.

Тимур вошел.

Разнообразная аппаратура занимала собой почти все пространство небольшой комнаты. Здесь мог одновременно находиться только один человек — либо стоять столбом посреди всего этого нагромождения техники, либо сидеть на высоком вертящемся стуле с вытертой обивкой. В стене напротив двери имелось прямоугольное окошко. Тимур увидел собственное отражение в стекле — настороженные круглые глаза, темные волосы, налипшие на потный лоб… Да ведь он весь по-щенячьи мокрый, и не от дождя, та влага осталась внизу, на плаще…

Свет в аппаратной померк, и тогда вместо собственного бледного лица Тимур увидел сцену. У него захватило дух.

Сцена была рядом, прямо перед глазами. Сцена казалась огромной, сцена была клочком потустороннего мира, в одиноком белом луче, простреливавшем из кулисы в кулису, подрагивал воздух, будто над костром… А возможно, Тимуру померещилось. Ведь он готов был увидеть здесь чудо — и увидел; эта сцена была главным достоянием Кона, его лицом. Здесь те, кого Кон принял, имели полную власть над чужими душами. А те, кого Кон отверг…

Тимур не стал думать дальше. Просто оборвал мысль, как ненужную нитку.

Одинокий луч на сцене погас, и вспыхнул свет в аппаратной. Темное окошко превратилось в зеркало — Тимур снова увидел себя, на этот раз счастливого, с круглыми горящими глазами.

Нужно взять себя в руки. Излишняя восторженность ник чему: Кон не любит восторженных дураков…

Чужой взгляд не исчезал, хотя смотреть было неоткуда. Темноты почти не осталось — вокруг были деревянные стены с наклеенными на них календарями, пульты, такие пыльные, будто к ним не прикасались много лет…

Тимур присмотрелся.

Вся аппаратура, новая и древняя, выглядела брошенной. Пыль, оборванные кабели, старая лента, застрявшая в головке магнитофона.

Неужели для Кона все это — бутафория?! Вовсе не намагниченная лента вызывает к жизни музыку на этой сцене… не удивительно, если учесть, как звучат на Коне фонограммы — любые, самые примитивные… Конечно, лишь в том случае, если Кону нравится спектакль…

Тимур резко обернулся к окошку — ему показалось, что за стеклом промелькнула бледная тень.

Нет, не показалось.

С той стороны в окно смотрели. Человек. Скудный свет из рубки падал на его бледное лицо.

Дегтярев.

* * *

— Здравствуй, Тима! Ты уже принес фонограмму? Классно, молодец…

Тимур в который раз поразился умению Дегтярева менять лицо. Сейчас это — заботливый отец, искренне желающий сыну успеха. Конечно, ведь Кон слышит их разговор… Интересно, умеет ли Кон распознавать человеческое притворство? Игру не на сцене, а в жизни?

Тимур улыбнулся. Дегтярев — глупец. Ведь Кону нет дела до их отношений: даже если они обменяются самыми грязными оскорблениями, даже если передерутся, Кон не скрипнет и дверью, ему, образно говоря, плевать. Вот если бы Дегтярев решился, например, украсть или испортить фонограмму — тогда бы Кон вступился, ведь для него абсолютная ценность — спектакль, а не какие-то там человеческие разборки.

Возможно, Дегтярев тоже понимал этого. Но все-таки лицемерил по старой, въевшейся в плоть привычке.

— А ведь сегодня мой спектакль, Тима, сегодня «Комедия характеров»… Ты уже его видел?

— Нет, — сказал Тимур. Врать не имело смысла.

Дегтярев смутился. Или сделал вид, что смущен:

— Вот какая история… У меня ведь именно на сегодня нету контрамарок.

— Ничего, — сказал Тимур. — Когда-нибудь посмотрю. Надеюсь, он не скоро сойдет со сцены?

В глазах Дегтярева промелькнула настоящая холодная злость. Что за намек померещился ему в словах сына — Тимур задумываться не стал.