«Если», 1997 № 10 - [82]

— Он был с тускарорками, — добавил один из воинов, по имени Барсук. — Таскал для этих двух женщин дрова…

— Не болтай ерунды!.. — Большой Нож чуть не испепелил Барсука взглядом. Велика ли радость, если всем и каждому станет известно, что храбрецы — участники набега на земли тускарора — не сумели совершить ничего более героического, кроме как подкараулить и захватить маленькую безоружную группу, вышедшую в лес по дрова! В мою сторону Большой Нож бросил: — Ну, дядя, ты у нас знаешь всякие наречия. Потолкуй-ка с этим бледнолицым…

Я подступил ближе и внимательно оглядел незнакомца, а он уставился на меня своими невероятными глазами. Казалось, он ни капельки не боится, хотя не берусь гадать, какие выражения могут быть на столь необычном лице и что они значат.

— Кто ты и откуда? — задал я вопрос на языке тускарора.

Он улыбнулся, безмолвно покачав головой. Ответила тускарорка, та, что постарше:

— Не понимает он нашего языка. Всего несколько слов, и то если говорить медленно и громко, да еще пнуть его слегка…

— Никто у нас не научился с ним разговаривать, — добавила молоденькая. — Наш вождь немного знает их язык, а в одной семье есть раб из племени катоба, но его бледнолицый тоже не понимал.

Толпа расшумелась не на шутку, все проталкивались вперед, пытаясь рассмотреть бледнолицего. И все орали наперебой, предлагая всякие глупости. Старик Выдра, наш старший знахарь, возжаждал ткнуть пленника копьем, чтобы выяснить, какого цвета у него кровь. Одна из старух потребовала, чтобы Барсук раздел его донага, — мол, надо бы проверить, весь ли он такой белый, — но, по-моему, ей было просто любопытно поглазеть на то, что прячется под одеждой.

Молоденькая тускаророчка спросила:

— Что с ним сделают? Убьют?

— Не знаю, — ответил я. — Может быть.

— Не следовало бы, — заявила она. — Он хороший раб. Трудится прилежно, а еще умеет танцевать и петь.

Я перевел ее слова, и Барсук, на удивление, сразу поддержал смазливую пленницу:

— Точно, он много сильнее, чем выглядит. Дрался он здорово, хоть оружия у него не было, только полено. С чего это, думаешь, я держу дубинку левой рукой? — Он поднял правую, и стало видно, что возле локтя она распухла и посинела. — Чуть не сломал мне кости…

— Да, он не трус, — согласился Большой Нож. — Мог бы убежать, но остался и пробовал защитить женщин. Для раба совсем неплохо…

Я вновь воззрился на бледнолицего. Внушительного впечатления он не производил, роста был не выше среднего, да и худощав, но я понял, что под диковинной кожей прячутся настоящие мышцы.

— Еще он выделывает всякие чудеса, — добавила тускаророчка. — Ходит на руках, например…

Та, что напоминала аллигатора, громко буркнула:

— У него дурной глаз, вот что. Как появился у нас, посыпались беда за бедой. Вон до чего дошло, до плена…

Я передал все доподлинно Большому Ножу, и тот откликнулся:

— Не знаю, как и быть. Собирался его убить, но, может, лучше держать его как раба? Ведь, в конце концов, ни у кого из других вождей белого раба нет и не предвидится…

Послышался зычный женский голос:

— Что тут происходит?

Я не обернулся: в том не было нужды. Во всем поселении не нашлось бы недоумка, который не признал бы этот голос с ходу. В один Миг воцарилась мертвая тишина. Моя сестрица Тсигейю пробилась сквозь толпу — все поспешно отступали с ее пути — и остановилась ли-цом к лицу с бледнолицым. Оглядела его с ног до головы, а он не по-тупился и даже улыбнулся, словно радуясь знакомству.

Вот это уже требовало незаурядного мужества. Конечно, он не мог знать, что перед ним сама Мать клана Волков — тебе-то, наверное, известно, что это наиболее влиятельная фигура во всем поселении. При одном ее появлении большинство людей впадали в смущение и тревогу. Тсигейю была крупной женщиной, не толстой, а именно крупной, как заправский воин, лицо ее походило на скалистый утес, а глаза могли просверлить вас насквозь, прямо мороз до костей. Года два назад она умерла, но в пору, о которой я говорю, она была еще в расцвете сил, и ее седая грива топорщилась, как перья орла.

— Это ты для меня? — изрекла она. — Ну спасибо, Большой Нож.

Вождь от изумления открыл рот, потом поспешно закрыл его. Тсигейю была единственным человеком на свете, которого он боялся. И у него были на то серьезные основания, поскольку она приходилась ему родной матерью.

Барсук пробормотал что-то насчет своего права на жизнь бледнолицего — ведь тот посмел его покалечить. Тсигейю смерила Барсука взглядом, и воин мгновенно стал ниже ростом. Однако через минуту Тсигейю сменила гнев на милость:

— Что верно, то верно. Во всем вашем славном отряде ты один хоть чуть-чуть похож на пострадавшего. Так что можешь получить в собственность эту девчонку. — Она показала на тускаророчку, и Барсук заметно повеселел. — Кому достанутся вторая женщина и мальчишка, решайте сами. — Тут Тсигейю повернулась ко мне. — Брат, я желаю поручить бледнолицего твоим заботам. Постарайся научить его разговаривать, как полагается. Если кому-нибудь по силам справиться с подобной задачей, то только тебе…

ДА ВЕДАЮТ ВСЕ АНГЛИЧАНЕ И ИНЫЕ ХРИСТИАНСКИЕ ДУШИ:

что я, англичанин и подданный Ее Величества королевы Елизаветы, по несчастью попал в эту страну Вирджинию в лето 1591 от Рождества Христова; и после многих горестей очутился среди индейцев. Кои, однако, не причинили мне зла, а, напротив, выказали ко мне отменную доброту, без каковой я вне сомнения был бы обречен на гибель в этих диких краях. Вследствие чего, дорогой друг, кто бы ты ни был, заклинаю тебя не обижать этих дикарей и не ругать их, а отнестись к ним великодушно и справедливо, как они отнеслись ко мне.