«Если», 1996 № 12 - [4]

— Видишь те старые дома, — спросил я, показывая на ряд пыльных зданий за медной иглой минарета и рощей узловатых деревьев, — как бы нам подойти к ним поближе?

Лопоухий, затеняя ладонью глаза, взглянул и рассмеялся.

— Это не старые дома.

Мне стало не по себе — наверное, из-за того, что я привык полагаться на мыслителя.

— Значит, мы снаружи?

— Нет, конечно. Мы на крыше Гефсиманского блока. Синее небо — это купол, а солнце — небольшой карлик.

Сердце у меня забилось, когда я дал волю воображению. Иерусалим — это воплощенная память: в каждом блоке города хранится История, будь то Стена Плача в стоэтажном блоке или скала, откуда вознесся Мохаммед, которая сейчас находится в комплексе, где живут сотни тысяч семей, или гробница, пронизанная коридорами, наподобие термитника. А как огромен этот город! Периметр современного Иерусалима, должно быть, составляет… Я не знал. Не мог вспомнить без мыслителя.

Я перекусил: хлебные палочки, филе искусственной рыбы, графинчик вина из фиг с темным осадком на дне; потом мы вошли в Гефсиманский блок.

Мы двигались по коридорам, где было полно пешеходов с тусклыми глазами. Совершенно, как в Обо. Я видел служащих в черных сабдах, хулиганов-подростков с мандрагорами, прицепленными к груди, пожилых дам, несущих память фабричной работы так нежно, как если бы это были их спящие внуки. Все было настолько похоже на мой родной дом, что я начал подозревать, не был ли он повторен во времени не однажды, а раз сто. Я прикидывал, встречу ли своего двойника и попытается ли он убить меня.

Но вот мы завернули за угол, и все знакомые ощущения пропали. Мы очутились в коридоре, где стены напоминали человеческую кожу; музыканты, игравшие на свирелях, толпились в нишах. В воздухе стоял густой дух наркотического дыма, напоминавший горелую резину, музыка звучала тихонько, будто дым приглушал и ее. Ребристые пластиковые светильники заливали коридор розовым светом. Возможно, тем, кто здесь находился, нравилось думать, что они разгуливают во внутренностях великана. Скажем, в легком: коридор начал ветвиться — раз, другой, пока перед нами не оказался один-единственный ход. Я подумал, что скоро придется ползти, но Лопоухий указал нишу и втолкнул меня внутрь.

Единственным обитателем ниши оказался человек с сонными, наполовину прикрытыми глазами. Вокруг него валялись скопившиеся явно не за один день обертки от эйфориков. На стеллажах из свинцовых трубок стояли десятки кукол, одетых в искусно сшитые сабды.

— Эйби Роулинс, — приветствовал человек Лопоухого, — приятно повидать тебя снова.

— Привет, Гэнна. Моему клиенту нужно в Куалаганг.

— Ну-ну, — сказал Гэнна. Глаза его широко раскрылись, он уставился на меня. — До этого дошло?

Вопрос был довольно странный. Я начал было что-то говорить, но вдруг заметил, что эти фигуры вовсе не куклы. Они дышали, глаза их блестели; одна фигурка крепко сжимала край сабды крошечным кулачком; другая вертела головой, чтобы не встретиться со мною взглядом. Все они выглядели апатичными, вялыми, будто стоять на полках было изнурительнейшим занятием.

— Их мозги сносились гораздо раньше, чем тела, — объяснил Гэнна. — А вон знаменитый Эйби Роулинс — там, на верхней полке.

Я с трудом опознал фигурку, о которой он говорил: человечек сидел, прислонившись спиной к стенке, щеки его отвисли, уши удлинились и болтались ниже плеч. Я почувствовал тошноту.

— Я не стану заказывать вам ничего подобного!

— А жаль, — ответил человек. Он дотянулся и толкнул одну из фигурок. Она упала набок, тихонечко плача. — Мой дракон Мохаммед будет готов к полету завтра утром.

Очень хотелось как-либо задеть его.

— Изготавливать уменьшенных людей — это оскорбительно. — И я повернулся, чтобы уйти.

— Погоди-ка, — Лопоухий поймал меня за руку. Он обернулся к Гэнне. — Сделай меня еще раз.

— Что-что? — спросил я.

— Да, сделай меня, — подтвердил Лопоухий.

— Почему бы нет? — сказал Гэнна.

Я во все глаза смотрел на Лопоухого: временами он кровопийца, а временами жертва. Совершенная ерунда.

Гэнна встал, сунул руки в стену рядом с полками. Я ждал, что он вытащит их по локоть в крови или какой-нибудь вонючей жиже, но он всего лишь откинул на пол кусок кожи, загораживающий низкий проход в глубину. Я бросил туда быстрый взгляд: ряды фигурок, а в самом конце кушетка на колесиках, возможно, для дублирования.

— Пошли, Эйби, — он шагнул внутрь.

— Подожди здесь, — велел мне Лопоухий и последовал за Гэнной.

Они вернулись спустя несколько минут. Тело Лопоухого сотрясала дрожь, взгляд был совершенно пьяный, седые волосы мокры от изоморфической жидкости. Он опирался на улыбающегося хозяина, а гот на ладони держал фигурку, которая изо всех сил сражалась с ним: молотила кулачками, кусалась, что-то тоненько выкрикивала на языке, которого я не знал. Гэнна расхохотался, потом подвел Лопоухого ко мне.

— Ему надо часа два поспать, и все будет в порядке.

— Ладно, — ответил я, не глядя Гэнне в глаза. Нехорошо делать копии людей, даже если благодаря этому ты можешь держать дракона.

Он сказал:

— Полетишь завтра утром.

Я снял комнату в Церкви Спасителя, в самой высокой ее части. Я сидел у окна на диване, играя с поляризатором, изменяя освещение от сумерек до яркого света и затем опять до сумерек, и наблюдал за Лопоухим, спавшим, лежа навзничь, на моей постели. Его кожа, казалось, менялась в зависимости от освещенности: при свете она выглядела гладкой, как тончайшая мелованная бумага, а в полутьме становились видны поры и оспины. Я никак не мог понять, зачем ему понадобилось делать свою копию, неужели он был начисто лишен самоуважения? От этого становилось страшно.