«Если», 1995 № 09 - [96]

А. ТЮРИН: — Дитя с таким звучным именем еще в колыбели. Посмотрим, вырастет ли оно.

Н. РОМАНЕЦКИЙ: — Из высказываний Андрея Столярова в различных публикациях не эту тему можно сделать вывод, что поле деятельности турбореалистов представляет собой пограничную полосу между фантастикой и реализмом. Иными словами, это не что иное, как фантастический реализм. Что до самого названия… Думается, здесь присутствует немалая доля саморекламы — занятие при современном состоянии издательской политики понятное и оправданное. Тем не менее я понимаю этот термин так: «произведение в жанре фантастического реализма или смежных с ним жанров, написанное представителем строго ограниченной группы авторов».

А. СТОЛЯРОВ: — Направления в литературе не возникают на пустом месте. Чтобы направление действительно существовало, необходим мощный базис в виде ряда конкретных произведений, причем отличающихся от литературных соседей не желанием авторов выделиться, а четкими эстетическими критериями. В этом смысле в российской фантастике существует лишь одно оформленное течение — турбореализм, но зато представленное целом рядом известных авторов. От классической научной фантастики «турбо» отличается органичностью подхода: если в большинстве произведений фантастическое допущение привносится в описываемый мир извне волей автора, то в произведениях «турбо» теза не привносится, а уже существует, не сдвигает мир, а просто высвечивает его особенности, не «посмотрим, что будет, если…», чем занимается классическая НФ, а «мир так устроен» — вот эстетическая основа «турбо». В самом деле, в романе «Мост Ватерлоо» Андрея Лазарчука вряд ли можно выделить конкретное фантастическое допущение — просто так устроен мир, который описывает Лазарчук, и неискушенный читатель может принять этот роман за чисто реалистическое произведение. Между прочим, таким же способом создается и фэнтези: магия туда не привносится — она уже существует, но от фэнтези «турбо» отличается принципиальной реалистичностью, оно делает с фэнтези то, что Стругацкие в свое время сделали с научной фантастикой: они начали писать фантастику реалистическую, достоверную как в бытовых деталях, так и психологически. Современный турбореализм производит эту метаморфозу с фэнтези: сказка, магия, волшебство присутствуют в повседневной ревльности — Мы не видим этого волшебства, но зато его видит автор произведения. Между прочим, именно так мне хотелось написать «Альбом идиота» и «Мышиного короля», и, надеюсь, что читатель почувствовал это авторское стремление. То есть «турбо», как можно видеть, отличается и от научной фантастики, и от фэнтези — от НФ это направление воспринимает реалистичность повествования (то, что сделали Уэллс, Алексей Толстой, Аркадий и Борис Стругацкие), а от фэнтези — изначальность существования фантастического.

А. ЛАЗАРЧУК: — Да, турбореализм существует, причем со времен самых древних. Характерной чертой его является то, что в нем нет разделения между так называемыми «действительностью» и «фантастическим допущением». «Турбо» — это не фантастика, где созданная вымышленная реальность объявляется вымыслом, и не реализм, где созданная вымышленная реальность объявляется действительностью; при этом подразумевается, что действительность существует и что окружающий мир истинен. «Турбо» же рассматривает окружающий мир как мир вымышленный, описанный, транскрибированный или, по крайней мере, как один из множества возможных. Произведения этой школы могут быть похожи не фантастику, но это чисто внешнее, формальное сходство.

Вопросы: Борис Завгородний и Андрей Чертков

Публикацию подготовил Андрей Чертков

КРИТИЧЕСКИЕ КОНСПЕКТЫ БУДУЩЕЕ, КОТОРОЕ МЫ ПОТЕРЯЛИ

Теневые миры стремятся стать Реальностями[3].

Иногда им это удается.

Германия могла выиграть первую мировую войну. Или второй ее раунд, начавшийся в 1939 году. Это реальности А. Лазарчука («Иное небо»), Ф. Дика («Человек в Высоком Замке») и некоторые другие.

Заметим, что к существенным изменениям структур сегодняшнего мира победа Германии не приводила.

Возможен вопрос: а есть ли среди вероятностного континуума, среди миров-отражений, символизирующих утраченные в нашей реальности возможности, пути, отличающиеся от нашего не только отдельными именами и фактами политической истории, но и результатами? И где те критические точки истории, которые сформировали нашу действительность?

* * *

Первая, ближайшая к нам «точка ветвления», выявляющаяся в результате анализа контекста истории, связана с «противостоянием двух систем». Речь идет, разумеется, не о том, какая из сверхдержав должна была господствовать на планете. Достаточно простые соображения, вытекающие из теории систем, убеждают в том, что «выигравшая» страна, будучи неразрывно связанной с «проигравшей», обязательно разделит ее участь: распад СССР неизбежно приведет к распаду США и наоборот… Противостояли не страны, а идеологии, картины мира, сосуществующие в рамках единого европейского менталитета (что показал, например, В. Рыбаков в чуть ироничных построениях «Гравилета «Цесаревич»).

История — это всегда аккомпанемент победителю: поражение СССР сейчас воспринимается как неизбежность и, более того, благо. Идеология коммунизма объявляется нежизнеспособной… Однако все не так просто. Нет такого мира среди Теней, над которым не сияла бы своя звезда. А великое сражение двух систем было проиграно нами, в сущности, случайно.