Эшлиман во временах и весях - [3]

Вот эта сладость осуществления и вернулась, ознобом пробежала по спине, когда сказал Грибов о бронзовом бюсте, что валяется на чердаке и ждет, дескать, своего часа.

Бросил Алеков карты, полез на чердак и, разбросав хлам, извлек бронзового идола, обтер рукавом, да так и замер с ним на коленях. Потом щелкнул по нему согнутым пальцем — и отозвался бюст, загудел протяжно и угрожающе, смешав хрупкие алековские представления о времени и пространстве. Вот тут, наверное, и снюхалась с нечистокровным животным забытая Альма.

Алеков затушил сигарету и снова начал рассматривать щенков. Он клал их по очереди на ладонь, потом переводил взгляд на Альму и, казалось, видел одну собаку с разных концов бинокля. Алеков любовно гладил рыжих щенков, враждебно косясь на вызывающе белого монстра, пытавшегося укусить его за палец.

«Как меня подвели! Ах, как меня подвели! — повторяла умилительная жертва собачьего адюльтера, вторя недавно свергнутому генсеку. — Все теперь отвернутся, а ведь восхищались, позицию занять просили. Репутацию кобеля, лауреата и призера, подмочил непоправимо. Отомстит мне элитная дама, с грязью смешает.

Но что дама — майор! Вот от кого беды ждать. Рявкнет, что испортил суку, не даст больше Альма породистого приплода. В вязках навсегда откажет. Еще бы дела не завел. Очень просто — сообщит, что гражданином Алековым испорчена потенциальная сука-медалистка. Нанесен удар по отечественной кинологии. Налицо попытка врага морально и физически разложить поголовье верных стражей революции — служебных собак. А «если завтра война? Если завтра в поход?»

Саморазоблаченный Алеков взял руки назад и задрожал. В уме его уже складывалось последнее слово, в котором он ссылался на торжественные допущения, отдельные провозглашения и даже приказы долго ить при коммунизме.

Ободренный последним приказом, Алеков подумал, что сгущает краски и мыслит явно не в ногу с эпохой. Повеселев, он с некоторой развязностью попросил прокурора и граждан судей взглянуть в окно, и даже сам взглянул, но увидал клетки решетки, за которыми ничего убедительного не происходило.

Тогда Алеков на всякий случай признал наличие состава преступления, но просил о смягчении, отрицая, что окончательно погубил Альму для отечественного собаководства. Он просил суд заслушать показания реабилитированных генетиков, свидетелей защиты.

«Приобретенные качества не наследуются! — восклицали недавно восстановленными голосами гипотетические генетики. — Доводы обвинения не соответствуют науке!»

«Да, не соответствуют! — громил государственный обвинитель слабые доводы защиты. — И скажите за это спасибо нашей социалистической законности! Когда обвинение соответствовало науке, где были вы сами, граждане генетики?»

Суд удалился на совещание, оставив Алекова наедине с бездонной ночью. Не раздеваясь, просидел он в кресле, уйдя в него целиком — с сомнениями и ногами, — а потом задремал и преследовал нечистокровного обольстителя, а тот прятался от него за бюст, кокетливо прикрываясь пиковой семеркой.

* * *

Таяла ночь, тихо проступала на шторах тень сводной решетки.

— Пора, — решил Алеков, очнувшийся из сна с ожесточенной душой насильника.

От Альмы тянуло теплом. Алеков отодвинул ее, почувствовав твердую выпуклость сосцов, и ухватил белого щенка. Альма беспокойно фыркнула. Алеков погасил свет и быстро вошел в комнату. Щенок вздрагивал и пищал. Тревожное нетерпение росло в Алекове. На глаза попалась стопка копирки, он прижал к ней белого щенка и обернул верхним листом, но тот дернулся, стопка соскользнула со стола, и шелестящие тени наполнили комнату. Алеков ловил их, наматывал на щенка, а потом стянул тесемкой из золотистой фольги и скрепил бантиком, как подарок.

Отдышавшись, Алеков сунул сверток в портфель и вышел, не простясь с Альмой. Остановившись у приоткрытых подъездных дверей, он просунул между ними голову и воровато огляделся.

Жидкий призрачный костер горел посреди двора, и Алеков пошел на него мотыльком. Алеков любил костры, смотрел на них подолгу и говорил, что только огонь никогда не повторяется.

Неслышно подошла дворничиха Степановна в неестественно новом синем ватнике.

— Вот, однако, указ какой — листья жечь, — сказала Степановна, грустно шаркнув метлой, — а рази грязь — лист-то? Однако, доплата, вот и пали.

Алеков молчал, созерцая.

— А что без собаки? — спросила Степановна.

— Щенится, — ответил Алеков, настораживаясь.

— Дело житейское. — Степановна вздохнула. — Щенят топить будешь?

Алеков оторвался от костра и побежал к стоянке такси.

— На мост, — сказал Алеков, просовываясь в машину.

— На какой? — лениво спросил шофер.

Названия мостов вылетели из головы Алекова. Он не проектировал их и ничего о них не помнил, кроме сомнительной песенки, предлагавшей дожидаться счастья у разведенного моста.

Уловив подозрительный взгляд шофера, Алеков застеснялся, но вспомнил о кинотеатре у моста и сказал, слегка подпрыгнув:

— К «Ударнику»!

Он вздрагивал в легком ознобе, поминутно ощупывал ногой портфель со щенком и глядел в окно, ничего не узнавая. Наконец, шофер остановил машину, Алеков сунул ему пятерку, сдачи не взял и пошел на гребень моста.