Эшелоны идут под откос - [8]

Вот Клаус сидит сейчас перед ним и почтительно, как и подобает младшему по возрасту и чину, слушает его наставления.

— Войска генерала Гербердинга со дня на день завершат окружение русских в районе вот этой крупной станции и районного центра, — говорит полковник фон Гроссе, обводя на разостланной карте жирным кружком Чичково. — Тогда все эти станции, — смещает он карандаш слегка на запад, — окажутся у нас в тылу… Мы их теперь даже не бомбим, чтобы потом не восстанавливать. Самая крупная из них — Вязы. На ней находится хорошо оборудованное паровозное депо, почти не поврежденное нашей авиацией. Комендантом этой станции по моей протекции уже назначены вы, Клаус. Примите по этому случаю мои поздравления.

Штралендорф энергично вскакивает со своего места и браво щелкает каблуками. Полковник Гроссе крепко жмет ему руку.

— У вас, Клаус, уже есть достаточный опыт службы в военных комендатурах рейха, боюсь, однако, что его может оказаться недостаточно для работы на оккупированной территории, в условиях скрытого саботажа и дерзких диверсий. Русские еще в начале июля отдали приказ о развертывании там партизанской войны и организации большевистского подполья. Фюрер в связи с этим распорядился истреблять всех, кто будет хотя бы только заподозрен.

— Мне известно, что мы и без того истребляем всех, у кого обнаруживаем оружие, — замечает Штралендорф.

— Да, у нас всегда действует железный закон: «Никому не должно быть позволено, чтобы оружие носил кто-либо иной, кроме немцев». Но уничтожать русских нужно с толком, некоторые из них нам еще пригодятся. Фюрер считает, что народы Советской России имеют одно-единственное оправдание для своего существования — быть полезными для нас в экономическом отношении.

— И, видимо, лишь те из них, кто останется в живых, — уточняет Штралендорф.

— Кого мы оставим в живых, — поправляет его фон Гроссе. —А в живых мы оставим только тех, кто окажется пригодным для онемечивания.

— Скорее всего, это эстонцы, латыши и литовцы?

— Да, поскольку они обладают некоторыми признаками нордической расы и воспитывались в европейском духе. Если же быть более строгими к их расовой полноценности, то я бы исключил из этой группы литовцев. Все это я говорю вам к тому, мой дорогой Клаус, чтобы вы знали, на кого вам опираться. По уже имеющимся у меня данным, среди железнодорожников того участка, на котором вам придется работать, есть и латыши, и эстонцы. А в Вязах даже два немца. Я думаю, что на их помощь в работе и борьбе с русскими саботажниками и партизанами вы вполне можете рассчитывать. Как у вас обстоит дело с русским языком?

— Брал уроки у русского белогвардейского офицера, князя Долгорукова, выдающего себя за потомка основателя Москвы.

— И вы ему поверили? Да ведь почти все эти жалкие белогвардейцы выдают себя за русских князей, хотя на самом-то деле большинство из них — всего лишь мелкопоместные дворяне. — Пренебрежительно машет рукой фон Гроссе, очень кичащийся своим дворянским происхождением, тоже, кстати, не очень знатным. — Объясняться с русскими вы, значит, сможете и без переводчика?

— Думаю, что смогу.

— Ни в какие дискуссии с ними вступать вам не рекомендую. А с партизанами разговор должен быть совсем коротким — главным образом с помощью автоматной очереди. А вот она может быть и длинной, — раскатисто хохочет полковник. — Да, и учтите еще, что бороться с ними, и вообще с не очень покладистыми русскими любого возраста и пола, предписывается не только войскам СС и СД, но и всем нашим вооруженным силам. Я вам прочту сейчас шестой пункт из директивы номер тридцать три, подписанной начальником штаба верховного главнокомандования генерал-фельдмаршалом Кейтелем.

Фон Гроссе достает из кармана записную книжку и, полистав ее, читает:

— «Войск, выделенных для несения службы в занятых восточных областях, хватит для выполнения задач лишь в том случае, если всякое сопротивление будет ликвидироваться не путем судебного наказания виновных, а распространением со стороны оккупационных властей такого страха и ужаса, который отобьет у населения всякое желание противодействовать».

Закрыв записную книжку, полковник спрашивает:

— Теперь вам все ясно?

— Да уж яснее ясного!

— И вообще, мой дорогой, не стесняйтесь в средствах, действуйте смело и решительно. Диктуйте, навязывайте свою волю везде, где только представится возможность. Берите пример с нашего фюрера. Мне рассказывал один из наших высокопоставленных генералов о его выступлении на совещании руководителей вермахта двадцать третьего ноября 1939 года. Фюрер так прямо им и заявил, что он незаменим. «Ни одна личность, — сказал он, — не смогла бы меня заменить… Я убежден в силе моего разума и в своей решимости… Судьба рейха зависит лишь от меня».

Пристально посмотрев в глаза своего зятя, фон Гроссе настороженно спрашивает:

— Может быть, вам кажется, что фюрер…

— Нет, мне ничего не кажется! Для меня эти слова — лишь бесспорное свидетельство сильной личности, которая, не дрогнув и ни перед чем не останавливаясь, приведет нас к победе над любым врагом.

— Ну, все, мой мальчик, теперь я за тебя спокоен! В твоих личных победах я тоже уверен.