Еще вчера. Часть вторая. В черной шинели - [7]

– Есть – выйти из строя! – Степив начинает понимать, что шуточки кончились.

– За попытку невыполнения приказания объявляю Вам взыскание: десять суток ареста с содержанием на гауптвахте!

– Есть десять суток ареста, – севшим голосом отвечает по уставу Степив.

– А сейчас – подметите комнату. Разойдись!

Степив набирает в грудь воздух, чтобы что-то еще возразить, но матросы толкают его в бок кулаками: «заткнись, пререкаться с Командиром нельзя!» и вручают веник.

Я выхожу первым, испытывая противоречивые чувства. С одной стороны: «командир быстро и решительно подавил бунт на корабле»; с другой – мне жаль Степива, в целом исполнительного и трудолюбивого матроса. Вот так же, совсем недавно, мне самому ни за что, ни про что влепил домашний арест Чайников. Позже узнаю, что матросы составили график уборки и Степив совсем недавно добросовестно отдежурил, еще и отругав предыдущего неряху…

Вечером я несу на подпись командиру части подполковнику Кащееву Глебу Яковлевичу на подпись записку об аресте Степива. Я, командир отдельного взвода, пользуюсь дисциплинарными правами командира роты, но и ему не дано посадить «на губу» на десять суток. Кащеев внимательно изучает меня, как будто впервые увидел и начинает подробно расспрашивать, за что я объявил такое большое взыскание. Я без утайки рассказываю все как есть. Мне уже жалко Степива, я бы уменьшил наказание, но – слово сказано… Тут Кащеев со мной согласен и подписывает записку об аресте, но затем делает мне командирское «вливание», которое я запомнил на всю оставшуюся жизнь. Его смысл таков: ты командир, ты старше и должен быть умнее строптивого подчиненного. Ты должен уметь просчитывать не только первый шаг, но и все последующие. Если ты видишь, что подчиненный закусил удила и лезет на рожон, зачем и тебе переть на этот самый рожон? При пустячной причине – отойди, преврати все в шутку, и стой намертво, если речь идет о принципиальных вещах…

Глеб Яковлевич – умный и рассудительный, прошедший войну, командир. Ему я безусловно доверяю и полностью принимаю его нравоучения. Меня он тоже как-то выделяет и не скупится тратить на меня свое время. А вот крушение его методов воспитания мне пришлось наблюдать спустя всего несколько месяцев: они применимы только к нормальным людям, увы, – некоторых гориллоподобных гуманное воздействие только поощряет на новые подвиги…

Через пару недель я дежурил по части. Около часа ночи решаю проведать свою группу и обнаруживаю две кровати пустыми. Поднимаю командира отделения:

– Где твоих два матроса?

Командир отделения со сна чешет репу и молчит. Повторяю вопрос, после чего он нехотя докладывает, что они, наверное, после вечерней поверки и отбоя сбежали на завод. На территории завода есть женское общежитие… Размышляю: отсутствие матросов обнаружится на утренней поверке, и к дежурному офицеру, их непосредственному командиру, будет много вопросов. Самовольщики могут торопиться к утренней поверке, но их наверняка задержит патруль в ночном городе или на КПП Экипажа, что тоже не мёд по оргвыводам. Да и вообще – бардак в моей группе!

Поднимаю командиров отделений с приказом разбудить, одеть и построить группу: сбежали Панин и Сенченко. Матросы, конечно, прекрасно знают, где находятся беглецы, и тихо чертыхаются, оторванные от крепкого сна. Чувствуется их отношение к любвеобильным Донжуанам… Я бы и сам им впилил в полную силу, если б не погоны…

Передаю дежурство помощнику и вывожу свой отряд на почти безлюдные, но довольно прилично освещенные, улицы ночного Ленинграда. Строй движется почти бегом, я – впереди, с сине-белыми «рцами» дежурного на рукаве кителя и с пистолетом на боку. Проходим Театральную площадь, огибаем слева Никольский собор, переулками выходим на Измайловский проспект. Наталкиваемся на патруль, который недоуменно смотрит на нашу группу.

– Спецзадание, – сурово бросаю им, не снижая темпа рыси. Не хватает мне еще разговоров с патрулями…

Наконец подходим к проходной завода. Охрана, конечно, нас не пускает: видок группы возбужденных матросов живо напоминает им о штурме Зимнего. Договариваюсь о впуске троих. Командир тройки – Бутан. Это жесткий младший командир, кажется, с уголовным прошлым: матросы его побаиваются. Он отбирает себе двоих «знатоков общежития» и исчезает за дверью проходной. Мы расслабляемся и закуриваем.

Минут через десять из проходной вываливаются два беглеца, за ними – «группа сопровождения». У Панина расквашен нос, Сенченко смотрит только одним глазом. Строю группу и молча отправляемся в обратный путь. На Измайловском нас догоняет дежурный трамвай. Останавливаю его и загружаю туда всю группу. Вскоре мы на родном Поцелуевом мосту. Прошу водителя (на трамвае он – вожатый) остановиться здесь. Вскоре всей группе повторно дан отбой. «Разбор полетов» – завтра. Мое дежурство продолжается до 17 часов…

Следующую самоволку обнаруживаю опять на дежурстве при обходе ночью своей группы. Отсутствует Андрей Мельник, коренастый и трудолюбивый паренек из украинской глубинки. Разбуженный командир отделения, не просыпаясь окончательно, говорит мне:

– Так Мельник, товарищ лейтенант, каждую ночь работает на камбузе.