Еще одно путешествие на край земли - [48]
Из-за качки не удалось приготовить первое блюдо: на камбузе опрокинулся бак со щами. Девчата в столовой бледные, неулыбчивые — работать в таких условиях сущее наказание. Да и полярникам было не до веселья. Многие вовсе не пришли обедать, предпочитая отлеживаться на койках.
Даже наш пассажирский помощник уже несколько дней не показывался на палубе, скрывшись в каюте, но, как подлинный богатырь, не сдавался — снова и снова играл на своем тромбоне «Марш Черномора».
Если на большом современном судне так чувствовалась качка, то как же нелегко приходилось пассажирам парусных кораблей! Ч. Дарвин. оставил в своем дневнике многочисленные и весьма красноречивые свидетельства этому: «Корабль полон ворчунов и брюзг, и я в ожидании морской болезни чувствую себя как нельзя хуже»; «Вечером подул свежий противный ветер. Этот и три следующих дня были для меня днями больших и непрекращающихся страданий»; «Бурная погода. Я был близок к потере сознания от истощения» и т. д. и т. п. Даже по этим кратким выдержкам можно представить, чего стоили Ч. Дарвину годы плавания на «Бигле».
Не исключено, что именно морская болезнь, столь измучившая естествоиспытателя, была причиной дурного настроения и сделала его излишне раздражительным, а порой и категоричным в оценках.
А вот И. А. Гончаров, совершивший в этих широтах путешествие на фрегате «Паллада», напротив, нисколько не страдал от морской болезни, наслаждался плаванием и пребывал большую часть времени в отличном расположении духа: «Я ждал, когда начну и я отдавать эту скучную дань морю, а ждал непременно. Между тем наблюдал за другими: вот молодой человек, гардемарин, бледнеет, опускается на стул; глаза у него тускнеют, голова клонится на сторону. Вот сменили часового, и он, отдав ружье, бежит опрометью на бак. Офицер хотел что-то закричать матросам, но вдруг отвернулся лицом к морю и оперся на борт... — «Что это, вас, кажется, травит?» — говорит ему другой. (Травить, вытравливать — значит выпускать понемногу канат.) Едва успеваешь отскакивать то от того, то от другого... — «Выпейте водки», — говорят мне одни. — «Нет, лучше лимонного соку» — советуют другие; третьи предлагают луку или редьки. — Я не знал, на что решиться, чтобы предупредить болезнь, и закурил сигару. Болезнь все не приходила, и я тревожно похаживал между больными, ожидая, вот-вот начнется. — «Вы курите в качку сигару и ожидаете после этого, что вас укачает. Напрасно!» — сказал мне один из спутников. И в самом деле напрасно: во все время плавания я ни разу не почувствовал ни малейшей дурноты и возбуждал зависть даже в моряках».
А страдай Гончаров от качки, может быть, и не была бы написана такая яркая, с тонким юмором книга, как «Фрегат «Паллада» ».
... Все с облегчением вздохнули, когда на шестьдесят первом градусе южной широты судно вошло в поля разреженного битого льда и качка почти прекратилась. Заходить далеко во льды было, однако, рискованно.
Кит малый полосатик любит глотнуть свежего воздуха невдалеке от судна.
Странствующий альбатрос, обитатель «ревущих сороковых» и «неистовых пятидесятых» широт. Птенцов эти птицы выводят на Кергелене и других островах Южного океана.
— Мы пока еще, слава богу, не ледокол, — резонно заметил наш капитан, днююший и ночующий теперь на мостике. И, взглянув на стоящего рядом старпома, добавил: — Лавры «Титаника» меня нисколько не прельщают.
Старпом молчал, но глаза его горели. Я чувствовал, что ему хочется идти дальше к югу. Возможно, только сейчас, увидев завораживающую панораму ледяных полей, он осознал свое призвание: быть полярным капитаном.
Ледовую проводку нашего судна должен был обеспечить флагман антарктической экспедиции дизель-электроход «Михаил Сомов», но он задержался у берегов Земли Королевы Мод, в районе станции Новолазаревской, и было решено двигаться навстречу ему вдоль кромки дрейфующих льдов.
ИМЕНА НА КАРТЕ
Континент белых бесконечных дорог, по которым полярные исследователи шли для того, чтобы неизвестное стало известным.
Алексей Трешников
Через несколько дней наши моряки освоились в ледовой обстановке. Теперь мы уже не шарахались далеко в сторону от встречных айсбергов, все реже вспоминали о «Титанике», а когда видимость ухудшалась, доверяли локатору. Старпом на своей вахте смело форсировал поля ледяных обломков. На краю ледового пояса настоящих прочных льдин не попадалось и судно не страдало. Наоборот, льды, проходя по корпусу, снимали всякого рода подводные обрастания: ракушки, водоросли, и ход судна увеличивался. Старпом был доволен. И капитан уже не кривился, глотая подогретое молоко: болезнь желудка в антарктических водах отступила. Иной раз, когда нас окружали айсберги, он даже пошучивал: «Ну, чем мы не ледокол?!»
По левому борту проходили берега Антарктиды. Мы их не видели, они были скрыты непреодолимым ледовым поясом, но я, глядя в штурманской на карту (старпом уже смирился с моим присутствием здесь и не сверкал в мою сторону глазами), восстанавливал в памяти знакомую картину.
Места эти мне были хорошо известны. Здесь начиналась моя первая самостоятельная работа. Я вспоминал свирепый ураган, сорвавший с креплений наш самолет, находку первого в этих местах железного метеорита; трудный поиск дороги для санно-гусеничного поезда, виртуозные посадки наших летчиков в узких горных долинах. И конечно, прежде всего своих товарищей: гостеприимных зимовщиков Новолазаревской и дружелюбного чехословацкого геолога Иозефа Секиру, с которым мы были неразлучны в маршрутах. А сколько мог бы я рассказать о ярких, талантливых ученых Михаиле Равиче и Дмитрии Соловьеве, с именами которых в немалой степени связан успех советских геологических изысканий в Антарктиде.
