Еще одно путешествие на край земли - [47]

Чарлз Дарвин

«Пятидесятые неистовые» широты в отличие от «ревущих сороковых» не балуют погодой. Волнение моря — 8 баллов. Но почти все на борту, за исключением двух-трех страдальцев, привыкли или делают вид, что привыкли к качке. Потеря равновесия тем не менее отражается на каждом.

У моего соседа по каюте, ученого из ГДР — Ганса, прорезался зверский аппетит. В сильную качку он грезит жареным мясом. Дома же, как уверяет нас Ганс, он вегетарианец. Наши геологи, наоборот, к еде равнодушны, но изнывают от жажды. Каждый раз, встретив Ганса на палубе, они тактично намекают ему, что не мешало бы промочить горло. Дело в том, что мой сосед имеет представительские запасы: несколько ящиков немецкого пива. Ганс простодушно соглашается с геологами, но дальше разговоров дело не идет: ценный напиток предназначен для Антарктиды. В последнее время Ганс предпочитает отсиживаться в каюте.

Устроившись за единственным столиком под иллюминатором, он похрустывал леденцами из представительских запасов и, невзирая на качку, работал с самого утра. На столе перед Гансом все возрастала стопка библиографических карточек, которые он заполнял день за днем с начала рейса.

Ганс хорошо говорил по-русски, обладал дружелюбным характером. О лучшем товарище по каюте нельзя было и мечтать, если бы только не его страстное увлечение бравурной музыкой. Она почти беспрерывно извергалась либо из его карликового транзистора, либо из портативного кассетного магнитофона, включенных на полную мощность.

В первые дни я пытался уменьшить громкость, потом стал подозревать, что Ганс глуховат, пока, наконец, не понял, что именно громкая музыка доставляет моему товарищу удовольствие. Тогда я покорился своей участи. Впрочем, иной раз я срывался, тем более что репертуар Ганса мне уже порядком надоел. Вот и сейчас, вернувшись в каюту с палубы, где мне удалось сфотографировать альбатросов, я надеялся подремать, полистать в тиши «Путешествие на «Бигле» », а меня встретил бодрый марш. И тут я не удержался:

— Ты меломан, — сказал я в сердцах, — и вдобавок оброс, как хиппи. В Антарктиду тебя не пустят.

Ганс придал своему лицу обезоруживающе приветливое выражение:

— Меломан — это отлично!

Однако сравнение с хиппи его задело, и он, поправляя свою льнивую гриву, заметил, очевидно намекая на мою «свежеобработанную» голову:

— А вот некоторые своей прической пингвинов распугают.

— Да, ты за словом в карман не полезешь, — удрученно махнул я рукой, поняв, что подремать в каюте сегодня не удастся.

— В карман не полезешь?! — несколько раз радостно воскликнул Ганс и потянулся за тетрадью, куда он аккуратно вписывал все новые для него русские выражения.

В коридоре я столкнулся с Эммой — нашим парикмахером, которая после захода на Кергелен приобрела еще более царственную осанку и ухитрялась не терять ее даже несмотря на качку.

Антарктическая станция Молодежная

— Эмма, — как можно более серьезно обратился я к ней, — наш Ганс очень хочет постричься, но стесняется. Надо бы проявить чуткость. Словом, зайди к нам в каюту, возьми Ганса за руку и уведи в свой салон. Дело это срочное — Антарктида не за горами.

Эмма понимающе кивнула.

— Через пять минут я освобожусь, — заверила она, — и все будет в порядке.

Я вернулся в каюту, сел на койку и раскрыл лоцию. Ничего не подозревающий Ганс менял очередную кассету в магнитофоне.

— Свежие мысли приходят под бодрую, жизнеутверждающую музыку, — пояснил он. — Чем, к примеру, хорош марш? Он не дает расслабляться и слоняться без дела по кораблю. — И, пустив эту стрелу в мой адрес, Ганс тряхнул своими роскошными локонами.

В этот момент в дверь постучали.

— Войдите, — радушно провозгласил Ганс.

На пороге возникла Эмма во всем своем великолепии.

Ганс вздрогнул от неожиданности и невольно приподнялся.

— Пойдемте со мной, Ганс, — грудным, задушевным голосом пропела Эмма и протянула Гансу руку.

Ганс беспомощно взглянул на меня. Я понял, что он, как кролик перед удавом, не в силах сопротивляться.

— Ганс, — сказал я, — марш — это, конечно, прекрасно! Под такую музыку можно без колебаний положить свою голову даже в пасть льву.

Но Ганс уже не слышал меня, увлекаемый Эммой.

... На другой день, как я и предполагал, погода не улучшилась. С утра моросил дождь, небо было сплошь затянуто тучами, качка усилилась. Тем не менее мы с Гансом вышли на палубу делать зарядку. Ганс еще не пришел в себя после вчерашнего свидания с Эммой. Оно стоило ему лучшей части его роскошной шевелюры. Кое-что ему, правда, удалось спасти, и голова его, хотя и не приобрела идеально яйцевидной формы, как у большинства полярников (фирменная стрижка Эммы), вызывала смутное раздражение, которое обычно возникает при взгляде на недоощипанную птицу. Ганс бодрился, был повышенно деловит, но избегал смотреть на себя в зеркало. Он захватил на палубу горный компас — замерить амплитуду качки.

— С одного борта на другой — тридцать градусов, — сообщил он.

— Для «неистовых пятидесятых» это нормально, — констатирую я.

— Да, думаю, не кувыркнемся, — соглашается Ганс.

В кают-компании тарелки, ножи и вилки гуляют по столу, норовя соскользнуть на пол.