Еще один «очарованный странник» - [21]

Напротив, в советском научном коллективе (думаю, аналогичной была ситуация в кино, театре, музыке и т.д.) индивидуальная зависть или, скажем так, рессантимент становились одним из элементов социального контроля и, самое главное, перемещались из личностно-бытового измерения в социопроизводственное, усиливали его, придавали ему более отчетливую, часто идеологизированную форму: «Сальери» с партбилетом – это очень серьезно.

Стремясь сознательно и подсознательно, формально и неформально осуществлять контроль над своими членами, научный коллектив советского типа не только матepиaлизoвывaл логику и законы социального бытия коммунистического порядка, но и позволял многим реализовывать свои фобии и комплексы по отношению к более талантливым. Несколько упрощая и огрубляя ситуацию, можно оказать, что посредством советского научного коллектива был осуществлен исторический реванш научных и околонаучных бездарей предшествующих эпох над талантливыми коллегами. Благодаря ситуации, о которой идет речь, человеческая природа в сфере науки получила значительно большие, чем прежде, возможности и к тому же подкрепленные коллективом и всем строем жизни, представленным иерархией коллективов, для реализации таких фобий, комплексов и слабостей, оценка которых (зависть, подлость) практически во всех этических системах носит отрицательный характер.

Особо хочу подчеркнуть следующее.

Первое. Характеризуя социально-научный коллектив, я не даю ему оценки: плохой (или хороший). Я – не об этом, а о социальном типе коллектива, о принципах его конструкции в качестве элемента властно- производственной иерархии советского общества. Я также не обсуждаю вопрос, плохие или хорошие люди работали в научных коллективах, – разные. Меня интересуют социосистемные характеристики индивидов, законы их поведения (а не личные интенции последнего). Эти характеристики существенно модифицируют личность, ее поведение. Как заметил А.Белинков о ком-то из писателей (кажется, об Олеше), он был хороший писатель, хороший человек – в том смысле, что в хорошем обществе, в хороших обстоятельствах вел себя хорошо. Ну а в плохих, среди плохих людей вел себя как большинство, т.е. опять же хорошо с социосистемной точки зрения. Конечно же, не все вели или ведут себя подобным образом. Всегда есть некий процент людей, минимально зависимых от окружения и готовых оставаться собой в любых или почти любых обстоятельствах, отстаивать свою правоту, свое «я». (Это опять же не означает, что они – «хорошие»; хорошие – для кого? В каком плане? Мы, повторю, рассуждаем в социосистемном, социальном плане.) Но много ли их было, таких людей, готовых нарушать или, тем более, систематически нарушавших правила советского властно- производственного общежития? Много? То-то. Повторю, я не касаюсь личных качеств людей, работавших в советских коллективах, а пишу о социальном поведении индивидов как элементов определенной социальной ячейки, функционирующей по определенным – как ею, так главным образом и не ею – правилам.

Второе. Я вовсе не хочу сказать, что в жизни советских научных коллективов все было плохо, что жить было невыносимо, тяжело. Отнюдь нет. Или, скажем так: где – как. В основном – сносно, а в чем-то и комфортно, даже очень, по крайней мере, для многих. А что? Рабочая нагрузка – невелика. Присутственных дней – 2-3, а при либеральном (или безалаберном, что, впрочем, в России часто одно и то же) начальнике и того меньше, некоторые сотрудники ухитрялись годами ничего не писать и являться только за зарплатой; другие расплачивались с родным коллективом поездками в колхоз, выездами на овощебазы и выходами в ДНД. Ну что же, от каждого по способностям.

Эксплуатация? Работа на начальство и на коллектив, особенно наиболее толковых сотрудников? Да. Но эмоционально это отчасти, в большей или меньшей степени (в зависимости от массы объективных обстоятельств и субъективной готовности к самообману и другим автокомпенсаторным реакциям) компенсировалось тем, что в разных коллективах называли по-разному: «атмосфера», «дух»,«человеческие отношения», «отдельская (кафедральная и т.д.) традиция». Речь идет о групповых ритуально-мифологических формах, практиках. Реализовывались они по- разному: от неформальных совместимых чаепитий в рабочее время, сопровождавшихся различной степени интеллектуальности трепом на научные, околонаучные, спортивные, бытовые и вообще околовсяческие темы до формально-неформальных заседаний, демонстрирующих единство и сплоченность коллектива, высокоталантливость всех (или почти всех) членов и мудрость руководства. Надо сказать, что психологически это позволяло лучше адаптироваться к системе вообще и системе жизни в научных коллективах в частности, смягчало их жизнебыт(ие), позволяло представить систему и суть случайностью и формой, главное – неглавным и т.п. Короче, облегчало индивиду жизнь, становилось, как сказал бы Дж.Скотт, «оружием слабых».

Надо, однако, помнить, что в то же время формы и практики, о которых идет речь, эффективно встраивали индивида в иерархию, в отношения неравенства и эксплуатации, одновременно камуфлируя, но тем эффективнее навязывая их: сопротивление им автоматически оборачивалось вызовом сложившимся в коллективе неформальным («человеческим») отношениям, угрожало «атмосфере»; социальный (пусть в индивидуальной форме) протест превращался в неуважение к коллегам, в нарушение традиций, в пренебрежение отдельской (кафедральной) солидарностью и т.д. и т.п. Иными словами, будучи обоюдоострой, но формально незафиксированной, ритуально-мифологическая практика советских (научных, хотя, естественно, не только их) коллективов работала в целом на начальство в ущерб подчиненным, на коллектив в ущерб личности, на посредственность в ущерб таланту или профессионалу. Все это суть результаты действия определенных социальных законов (или законов определенной социальности), а не результат неких «хороших» или «плохих» качеств людей, о которых у нас в данном контексте речь, повторю, не идет. Ситуация в советских научных коллективах, тип отношений, характерный для них, нравились далеко не всем. Однако, как заметил еще Маркс, люди не вольны в выборе тех отношений, которые застают готовыми и в которые включаются. Есть готовая система, правила ее игры.