Еще один «очарованный странник» - [22]

сущностная борьба с ними – это системное (читай: государственное) преступление. Это – для единиц. Частичный, ограниченный в пространстве и времени протест мог принимать различные формы, однако он не столько подрывал систему, сколько выпускал пар. Ну а на рубеже 50-60-х годов произошли структурные изменения как в самой Системе, так и в ее научно- обществоведческой подсистеме. Переплетение, наложение и сочетание этих изменений породили целый комплекс противоречий, своеобразным узлом, пересечением которых становились работники и люди типа Крылова.

XI

Теория при всех коллективных формах, организациях и т.д. и т.п. – занятие штучное. Не такое штучное, как искусство, но тем не менее индивидуально-штучное.

Хором теорию не выдумаешь, не сочинишь. Теоретическое творчество, как и поэтическое – дело одиночек, требующее определенного склада ума ( «поворота  мозгов». – А.А.Зиновьев), типа личности и определенных условий, причем далеко не всегда благоприятных в повседневном смысле слова: это зависит от обстоятельств социальной направленности теории, личных особенностей ее автора и многого другого.

И тем не менее одно благоприятное условие необходимо: терпимое (как минимум) отношение общества, коллектива к поиску индивидом теоретических истин, уважение прав личности вообще и права на индивидуальный поиск истины в частности. Иными словами, речь идет об определенной (и довольно значительной) степени интеллектуальной и социальной свободы индивида от общества, коллектива, малой группы.

До середины 50-х годов в советской обществоведческой системе индивидуальный поиск творческих истин, по крайней мере официально, открыто, был по сути невозможен: все уже было открыто, известно и сформулировано в положениях диамата, истмата, научного коммунизма, которые надо было лишь развивать, совершенствовать и т.д., обильно цитируя классиков. С середины 50-х годов ситуация начала меняться: пошли дискуссии, оживилась теоретическая мысль, оживилась конкуренция (точнее, ее советское подобие) между исследовательскими институтами со смежной тематикой и т.д. Все это создавало более благоприятный климат для интеллектуальных разысканий в области теории и, естественно, для их персонификаторов.

Пришло время Крылова и «крыловых». Лень, серость, халтура, отсутствие элементарного любопытства, элементарная необразованность, групповой эгоизм значительной части научных сотрудников – все это осталось; изменились обстоятельства. «Оттепель» породила спрос и моду на интеллектуальный шарм и лоск, хотя бы минимальные (даже образ начальника стал меняться; многих, как заметил Ю.Нагибин, «в пятидесятые годы почти насильно втянули в ум»). Время «огурцовых» (см. «Карнавальная ночь») – в науке и вне ее – уходило. Менялся общественный образ ученого, даже у обществоведов – разумеется, не так, как у физиков и математиков, презиравших советское обществоведение и основную массу его «носителей», не так, но все же… Оживление творческой атмосферы, некое подобие конкуренции сделали работу научно-обществоведческих коллективов, ее успех и оценку (читай: благодарности, денежные премии, поездки отдельных сотрудников, прежде всего начальства, за границу и т.д. и т.п.) во многом зависимыми от индивидуального творчества. От людей типа Крылова. От людей, способных генерировать новые идеи и оплодотворять ими целые коллективы, придавая подлинно научный смысл писаниям и существованию целой группы и, таким образом, оправдывая ее профессиональный статус и raison d’être. Источником коллективной работы в изменившихся обстоятельствах в какой-то степени становится некий индивид, его творчество.

При этом в те же 60-70-е годы в системе АН СССР, особенно в социально-гуманитарной ее части, основной акцент делался на коллективные работы. Им, будь то монографии, аналитические записки или справки для «директивных органов», отдавалось предпочтение. По сути, как уже говорилось, это был официальный курс. На поверхностный, хотя отчасти верный взгляд, главным бенефициантом такого курса было начальство, начальник как социальный тип, организация, иерархия начальников разных уровней в целом. Действительно, подобную ситуацию руководители научных подразделений могли использовать (а многие использовали) в личных целях, реализовывали посредством коллективных работ свои собственные интересы, которые приобретали форму коллективных. Практическое, в силу организационно-властной логики, право контролировать процесс интеллектуального производства обеспечивало возможность присваивать продукты интеллектуального труда, социальные и духовные факторы производства: от вкрадчиво-подлого «Вы позволите мне подписать  написанное Вами предисловие?» (слова, услышанные мной от одного из многих за мою научную жизнь начальников, и ведь не покраснел – ни задавая вопрос, ни нарвавшись на едкий по форме отказ) до жесткого, откровенного и открытого плагиата и неприкрытой эксплуатации «интеллектуальных негров», пишущих за начальника по его прямому заданию. Иногда «за просто так», иногда за подачку в виде загранкомандировки или снятых с руки и подаренных в приступе начальственной благодарности часов – так обычно дают чаевые прислуге.