Еще один день - [9]

Валерка повесил за спину рюкзак и вышел. У Захара было онемевшее, точно вылепленное из воска, лицо. Петя сидел насупившись и смотрел в пол.

— Не, ребят, а собственно, в чем проблема? — возмущался Эдик, подгоняемый

церберами. — Ну зашли к приятелям на чай, тоже мне преступление. А тот тип в спортивках сам на меня наехал.

Охранники молча следовали за нарушителями. Наконец их доконвоировали к высоким воротам с острыми гранеными штыками на вершине.

— Ну, — развернулся Эдуард, — открывайте.

— А ты не оборзел ли! Лезьте давайте.

— Фашисты, — пробубнил Эд.

Звеня цепью, соединяющей створки, он стал карабкаться, едва попадая носками кроссовок в узкие расщелины решетки. Валерка перекинул рюкзак на ту сторону и повис на ограждении, смешно свесив зад.

— Уроды, — выругался Эдуард, мучительно преодолев препятствие.

Вернулись в родной "Олимпиец". Внезапно Эдик остановился и сказал:

— Момент. Дело есть.

Он сорвался с места и помчался к домику старшего воспитателя. Добежав до цели, он что было дури врезал ногой по дээспэшной стене. Раздался пронзительный бабий визг.

— Надеюсь, не ошибся адресом, — сказал Эд, смахнув со лба пот, — валим от греха.

Со стороны моря дул прохладный ветер. Над мрачными силуэтами деревьев

бледной запятой повис полумесяц. Ребята курили на крыльце, выдувая сизые струйки дыма в темноту. Вдруг они увидели, как от умывальников к соседнему домику скользнуло серое пятно.

— Веста! — крикнул Эдуард. — Веста! Иди ко мне! Иди ко мне, моя хорошая!

Раздался заливистый лай, и уже через секунду собака скулила у крыльца и отчаянно била хвостом, стараясь лизнуть вожатых в губы. Эдик накормил ее остатками

сосисок. Благодарно тявкнув, Веста припустила в сторону леса. Послышался мягкий

шелест июньской травы.

— Дворняги, они вообще самые преданные, — поморщился Эдик, закурив новую сигарету. — Когда мне было лет семь, я у бабушки целый год жил. Предки тогда с переездом решали, в общем, не суть. Так вот у бабки был пес. Обыкновенная дворняжка с мохнатой мордой и крючковатым хвостом. Туманом звали. Добрый, ласковый. Смешной, лопоухий… Как-то раз я сидел дома и смотрел телик. Зимой дело было. Вдруг слышу: во дворе дикий собачий визг. Бросаюсь к окну и вижу, как нашего Тумана рвет здоровенная соседская овчарка. Выбегаю на улицу, а там уже бабка в халате и фуфайке колотит по соседской зверюге неподъемным дверным засовом. А той хоть бы хны. Вцепилась в лапу Тумана мертвой хваткой. Из лапы кровь хлещет, расплывается по снегу. Зрелище жуткое. Но и мой пес рычит, скалится, хватает того за шею. А меня и злость, и страх берет. Только бабушка орет и самоотверженно орудует засовом. Кончилось все тем, что на крики прибежал сосед, схватил овчарку за ошейник и уволок домой. Мы Тумана долго выхаживали, ветеринаров, ясное дело, в деревне нет. Домой его отнесли. А он, бедняга, стесняется. В доме же никогда не был, в конуре жил. Мы ему постелили в задней комнате, а он скулит и под печку, хромая, забирается. Так и ковылял на трех лапах. Летом за мной приехали родители. Когда сумки уже были в багажнике, мы по старой традиции присели на дорожку. Туман лег у моих ног. В его глазах блестели слезы. Вот гадом буду, он плакал. А потом, подскакивая на передней лапе, старался догнать машину. Слабел и падал. Тыкался мордочкой в пыль на дороге. Потом мы выехали на трассу, и я потерял его из виду. Рыдал на заднем сиденье, прячась от отцовского взгляда. Через пару месяцев бабушка прислала письмо. Писала, что Туман умер. Он просто ухромал в лес. Совестно ему было умирать на глазах у старухи. — Эдуард помолчал. — У животных все-таки еще осталось то, что мы, люди, давно растеряли… Ладно, — он потушил сигарету, — пойдем спать.

6

— Что с ухом? — спросил Вожак, подозрительно вглядываясь в лицо племянника.

— А что с ухом? Не знаю, отлежал, наверное.

Час назад директор ломился в дверь их домика. Вожатые проспали "летучку".

В десять утра начинались "веселые старты". Педсостав и тренеры против команды юных спортсменов. Все собрались на площадке возле столовой. Старший воспитатель раздавала участникам карточки с номерами. У нее была растрепана голова, покраснели глаза и слегка припухло лицо.

— Неважно выглядите, Ирина Владимировна, — издевался Эд, — не выспались?

Она бросила на него полный ненависти взгляд и протянула карточки:

— Вы тоже участвуете в эстафете. Мои поздравления.

— Нет уж, спасибо, это как-нибудь без нас, — Эдик сложил руки на груди.

— Так, да? Хорошо, сегодня же напишу докладную.

— Да сколько угодно!

— Эд, не нагнетай, — сказал Валерка и взял старательно вырезанные картонки.

Эдику достался челночный бег и прыжки в длину. Валерке повезло меньше. Ему предстояло подтянуться на перекладине не менее десяти раз. Но самое трудное — в паре с Геннадьевичем преодолеть полосу препятствий, при этом удерживая на скрещенных руках увесистую тренершу по гимнастике. Валерка подергался на турнике,

не сумев принести команде ни одного очка. А потом он оступился на сложенных автомобильных покрышках и рухнул, уронив на себя до смерти перепуганную тренершу.

Эдуарда круто заносило на поворотах, когда он старался обежать березу. Он спасительно хватался за шершавый ствол, сдирая ладони в кровь. Дыхание сбилось, кровь стучала в висках. Вскоре он сошел с дистанции и рухнул в кусты. Наблюдая за ним, Ирина Владимировна ликовала. Даже лицо ее посвежело и окрасилось здоровым румянцем.