Эсхатология - [49]

Я не понимал, был сбит с толку, долго накопленные признания и дифирамбы восхищения рвались наружу, но застревали в онемевших устах.

– Так знай, да, Эммануил выкрал меня, получив официальный отказ, так что с того, по прошествии всего этого времени я привыкла к нему, нашла массу положительных качеств, и ни сколько не обижаюсь за тот темпераментный порыв. Да, я страдала поначалу и ждала, но не нашлось никого, кто бы протянул руку помощи, боязливые сановники давно мечтавшие выдать меня замуж, чтобы обрести полноправного правителя, поспешили явиться с малодушными изъявлениями покорности. А Эммануил всегда был рядом, такой услужливый, такой обходительный, несмотря на разницу в возрасте. Я… мы … в общем, теперь неважно, теперь Теркн – вассал великого Кнегта, и вместе с двумя дюжинами других Родовых Мест образует могущественный стремительно растущий союз, вдохновителем которого является мой свекор, отец Эммануила… Он сплачивает разобщенные народы, приглашает лучших, конец распрям и беззаконию, это достойная цель. Он несет новую религию, пусть не до конца понятную мне, но такую чарующую. Ты же… ты мог быть преданным другом, но отдал себя злу. Прочь же!

– Но… – ошеломленно пролепетал я. Обвиняющие слова прожигали тягучую злокачественную ряску из мертвых наслоений, которые и душами нельзя было назвать, и ранили мою.

– Я сказала, поди прочь, нечисть! – закричала княгиня и с силой оттолкнув меня кинулась к своему мужу.

Кажется, я плакал. Откуда-то долетал ее обеспокоенный зовущий голос, гудение и шум. Внезапно до меня дошло. Обернувшись, я с ужасом улицезрел ее в панике мечущуюся среди пламени. Я сдавлено вскрикнул и тут потолок обрушился.

Я замер потрясенно уставившись в ревущий от наслаждения огонь, поглотивший княгиню. С жалобным возгласом я нырнул в обжигающее нутро. Не чувствуя ничего, кроме отчаянья я шарил, отбрасывая упавшие бревна, переворачивал мебель, какую-ту пылающую труху, не думая о себе, искал, звал, и вот нащупал чье-то тело!

Я выбрался из комнаты, волоча несчастную бедняжку подальше от опасности, и вдруг замер, вглядываясь в дымящиеся останки. Крючковатый нос и остатки бороды, должно быть это кто-то провалившийся с верхнего этажа! В бешенстве отшвырнув труп так, что он размазался по стенке, я вновь погрузился в бурлящую стихию. И вновь нашел что-то. Намного ниже, погребенное под обломками. На этот раз, я действительно нашел Ее.

Я вынес ее из дыма и горящего терема, я разговаривал с ней, успокаивая, рассказывая, как я жил все время разлуки, избегая нелицеприятных деталей, говорил, как я люблю ее, что пришел защитить и теперь не отдам никому, фантазировал, рисуя наше совместное будущее. Но она молчала. Не проронила ни слова, ни улыбки, ни пожатия, ни другого движения.

На брусчатке я заметил юного князя, распластанного в луже натекшей крови, конечности вывернуты под неестественными углами, похоже выбросился из окна, предпочтя миг свободного падения медленной гиене. И он был еще жив и в сознании, когда проводил нас мутным угасающим, но жгуче ненавидящим взором.

Я вынес ее за город, и никто не дерзнул заступить нам дороги.

Я гладил ее, с холма было видно, как пылает терем, суетятся люди, по цепочкам передавая ведра с водой.

– Что же я наделал?! – прошептал я.

– Кровь, кровь, кровь, – глухо бормотали мертвые. – Это все, что нам нужно сейчас!

– Нет! – сказал, я. – И еще раз нет! Княгиня осудит меня, вы все слышали, нет во мне более вам места.

Они не пытались сопротивляться, куда только подевалась вся нечестивая мощь, только жалостный скулеж и царапанье о ребра.

Я отошел, меня тошнило, все клетки организма исторгали яд, собиравшийся в желудке горьким, ерзающим сгустком, и он исторгся из меня вязкой черной массой раздавленных дергающихся в агонии пиявок. Их была целая гора, и они издыхали. А что же я, спросите вы? Вконец обессилев, я растянулся на боку, в полуобморочном состоянии. Только сейчас я обратил внимание, как обгорел, к открывшимся ранам пристал мусор, и они кровоточили. Но я улыбался.

– Согрей меня, – попросила Кларисс. – Ведь я совсем раздета, а здесь так холодно на пронизывающем ветру.

И я пополз к ней и обнял, обогревая собственным теплом и дыханием.

Закончился день, и промелькнула ночь. Но она все мерзла и становилась холоднее. Я вновь умолял ее простить меня, я целовал ее губы и грел ее маленькие ладошки в своих широких дланях, засыпал и, вздрагивая, просыпался, боясь, что ее отнимут. А потом она сказала, чтоб я закопал ее. Накрой меня землей, попросила она, землица теплая, она меня согреет, и я смогу даже немного вздремнуть, отдохнуть, а после мы снова будем вместе. И я выполнил ее пожелание. Еле переставляя почерневшие ноги, я принес ее под сень дуба. Она сама выбрала место. С ладоней моих отвалилось мясо, открыв кости, сознание постоянно ускользало и возвращалось из шумящего омута, но я все же исполнил ее волю, и, в конце, приложив ухо к земле, услышал тихое биение сердца и долгожданные слова помилования.

– Приходи навестить меня позднее.

– Хорошо, моя княгиня, моя Кларисс.

И я ушел.

Дороги издревле привлекали неприкаянных бродяг, и я странствовал по свету, гол и бос, лишь с глиняной миской для подаяния в руке, сам никогда не прося, но и не отказывая в просьбах, разговаривая с усопшими по просьбе тех, кто давал приют, находил слова утешения страдающим и шел дальше. За мной увязывались спутники, постепенно отсеиваясь, образуя круг почитателей, я никогда им не проповедовал, они сами избирали из своей среды учеников и старших наставников, выдвигали догматы и придумывали философию, на костяк которой насаживали обрядность.