Эрос на Олимпе - [23]

Пан не был счастлив в любви. Женщины, которых он любил, избегали его объятий. Поэтому гонялся он по лесным полянам за быстроногими нимфами, а иногда, к возмущению пастухов, наносил ущерб их козам. Рассказывали, что только одна богиня луны Селена предпочитала его, и показывали грот, в котором романтичная возлюбленная Эндимиона приникала своим бледным ликом к косматой груди сына Пенелопы. Впрочем, высокочтимые богини имеют право на капризы, чуждые как скромным земным женщинам, так и прелестным маленьким богиням, именуемым нимфами. Один из многих тому примеров – Эхо.[56]

Была она дочерью одной нимфы и неизвестного мужчины. Возможно, какой-то пастух, прогоняя свое стадо мимо дуба, в котором обитала ее мать, слился с дриадой в любовных объятиях, как это нередко случалось между нимфами и пастухами. Эхо была прелестной девушкой. Воспитали ее нимфы, а Музы учили петь и играть на сиринге и флейте, на лире и кифаре. Подрастая, дочь нимфы плясала с нимфами в общем хороводе и пела в хоре вместе с Музами. Избегала мужского общества, предпочитала девичье.

И Пан снова влюбился, и опять без взаимности. Его охватило безумие. День и ночь искал он свою любимую, ходил за ней по горам и лесам, докучал ей, нарывался на грубости и насмешки, недостойные бога, и страдал. Тогда впервые Гермес проявил отцовское сочувствие: научил его облегчать любовные страдания, не выдавая себя возлюбленной и не ища забвения в объятиях другой, а с образом этой единственной под прикрытыми веками погружаться в пучину неразделенного чувства.

Но Пану это показалось недостаточным: он хотел обладать ею самой, живой, острыми зубами впиваться в ее розовые уста, переплетаясь своими косматыми ногами с алебастровыми колоннами ее бедер. Убедившись же, что это невозможно, он впал в буйство, ослеп во гневе и заразил безумием окрестных пастухов: эти безумцы, уподобившись псам или волкам, накинулись на бедную Эхо, когда, напевая песенку, та шла полем. Разорвали ее, а части тела, еще издающие звуки песни, разнесли по земле.

И случилось чудо. Мать-Земля, покровительствовавшая нимфам, укрыла в своем лоне эти поющие останки, которые по воле Муз продолжали прерванную песню и вторили, как и сама Эхо когда-то, всем голосам: богов, людей, зверей, музыкальных инструментов. И Пану вторит Эхо, его игре на сиринге. В такие минуты Пан срывается с места, носится по горам и лесам, словно ищет неизвестно что: то ли любимую девушку, то ли источник голоса, который его поддразнивает. И тогда да хранят нас боги от встречи с ним – он страшен, как только может быть страшен тот, кого терзают угрызения совести.

Путешествие лечит от любви, облегчает грусть и заботы. Сын Пенелопы отправился в дальний путь. Вначале, полный отчаяния, просто бесцельно блуждал с места на место, убегая от мира, не глядя на окружение. Все казалось ему враждебным и ненужным. Потом встал под знамена Диониса. Пил вино, играл на пирах на своей чудесной сиринге, вел беседы с мудрым Силеном (воспитатель Диониса. – Примеч. пер.), не отказывался от пахнущих виноградными гроздьями поцелуев вакханок и их пьяных объятий. В окружении сатиров был словно один из них, как бы их козлоногий бог-предводитель. Но более уже не влюблялся. Зато стал похотливым и сладострастным. Юных мальчиков, красивых пастушков, скрывающих под грубой одеждой медовое тело, заманивал к себе тайной своего искусства. Учил их играть на сиринге и посвящал в тайны извращенной греческой любви.

Однажды – а случилось это на холмах Лидии – издали увидел он богатую процессию. Царица Омфала в окружении двора и многочисленных слуг совершала прогулку рядом со своим спутником, любовником и слугой Гераклом. Пан забыл о всех лесных и водных богинях, о всех вакханках и всех Дафнах. Смотрел на нее из укрытия, не приближаясь, ибо знал, что вид его – плохой посланец его чувств. Ждал сумерек. Заметил, что все общество расположилось рядом с горной пещерой, в которой готовили угощение для Геракла и Омфалы. Не знал, однако, что происходит в глубине пещеры. А там было на что смотреть.

Омфала, движимая непонятным женским духом противоречия, преображала Геракла в женщину. По воле богов Геракл должен был во всем ей покоряться. Правда, это было сообразно с его честной, доброй натурой. Была в нем покладистость человека[57] сверх меры сильного, который по отношению к слабым проявляет детскую слабость. Омфала заставляла его раздеваться, и он вырастал перед ней, огромный, смуглый, нагой, подобный гигантскому изваянию, вырезанному из твердой скалы. Собственными руками облекала его мужское тело в ласковый, мягкий хитон, затем в пеплос узорчатый, расшитый звездами и цветами. Повязывала на него пурпурный поясок. На предплечья надевала браслеты, на голову – диадему, на ноги – туфли.

Надушенный, напудренный, с напомаженными кармином губами возлежал Геракл на ложе для бесед у бока Омфалы, облаченной в его излюбленную львиную шкуру. Царица одной рукой обнимала шею сына Зевса, а другую возлагала на его палицу и отдавала приказы нести блюда для трапезы. Прислуга с трудом удерживала смех. Неприятно было Гераклу знать, что из глубины пещеры глядит на него и ехидно усмехается смазливая Малида, горничная, в объятиях которой два дня тому назад искал он забвения своего позора.