Ермолова - [82]

«Милая, дорогая моя Сашурочка, очень рада вашему письму. Много труда оно вам обещает, но есть и надежда на лучшее будущее, и то хорошо. Буду молить бога, чтобы он послал вам сил и здоровья и чтобы ваша энергия не иссякла. Пожалуйста, милая, поблагодарите Юрьева и Мичурину, что они вас так хорошо приняли. У нас не так, но не хочу говорить ничего дурного. У нас все то же, что и при вас. Как-то все идет. Я становлюсь все слабее, ноги все хуже ходят… Вашей энергии у меня никогда не бывало, а теперь… Живем по-прежнему, читаем и ласкаем Димку (любимый кот Марии Николаевны). Он очень доволен, что вы о нем вспоминаете через А. А. – Не забывайте меня, хоть изредка посылайте строчечку. Крепко целую вас. Вы, как солнечный луч, осветили мою старость, да и всех нас. – С. не может успокоиться, что вы так хороши и умны и живы, словом, все достоинства. Да и понятно, – с вами мы все вспоминаем свою молодость. А воспоминания о ней – это все, что осталось лучшего теперь. Ну, до свидания, моя дорогая, А. А., а значит и Димка, целуют вас. Будьте всегда здоровы, веселы и счастливы… Ваша всегда подруга юности и ваша послушная ученица. Привет всем, кто меня помнит, – Давыдову – этому феномену и гению – сердечный привет. 11 дек. 1922 г.».

Ученицей А. П. Щепкиной Мария Николаевна называла себя шутливо, потому что, хотя она с ней, конечно, не занималась, но в молодости кроме Медведевой иногда любила прочесть роль Александре Петровне и очень внимательно относилась к ее замечаниям: Александра Петровна обладала большим вкусом и щепкинской простотой, что и сказалось в ее педагогической деятельности.

Мария Николаевна вообще высоко ценила характер А. П. Щепкиной. В одном из своих писем, написанном по поводу крушения, в которое Александра Петровна попала, возвращаясь из Крыма, она пишет ей:

«Милая моя Сашурочка, славный переполох вы пережили. Но вы героиня: у вас в малом теле большая душа, и слава богу, все кончилось благополучно».

Отвечая на одно письмо, где Александра Петровна пишет ей об очень талантливой ученице, промелькнувшей метеором в Александрийском театре, Мария Николаевна пишет:

«Милая, дорогая Сашурочка, очень была рада вашему письму, пока, значит, недурно живется. Я очень обрадовалась, что у вас явился талант, жаль, что не ваша ученица, но, даст бог, и у вас явится. Театр наш в смятении, из которого не знаю, как он выйдет. Пока еще хаос… Я в моем оцепенении совсем застыла и не могу ничего никому сделать… Мне стыдно глядеть на таких, как Клара[52]. По обыкновению валяюсь и никуда не двигаюсь (это пишу только вам). Ноги очень плохи и все время бронхит… Как вы устаете, я думаю, бедняжка моя… Крепко от души вас целую. Когда же юбилей Каратыгиной? Вот сколько написала, сама удивляюсь, и наверно не то, что нужно… Дай вам бог бодрости, сил и здоровья, когда-нибудь еще напишите. А Клара шьет мне капот… Ваша всегда любящая М. Ермолова. Сама написала».

В письмах А. П. Щепкиной ясно видно ее отношение к Марии Николаевне, – для нее не было никого выше и дороже. В одном из своих писем она пишет Марии Николаевне:

«Я же всегда думаю с нежностью о вас и говорю с восторгом своим ученикам. Меня недавно ужасно тронула одна ученица, говорит: «Я никогда не видала Марию Николаевну, но когда о ней говорят, у меня как-то дух захватывает, такое я чувствую благоговение при ее имени». Я много говорю о вас и как об артистке и как о человеке, говорю одну правду, но она настолько хороша, что одно представление о вас дает им такие блаженные минуты». И дальше после описания какой-то трагедии, поставленной в одном из ленинградских театров: «Молодежь моя вся в восторге, оно и понятно, они не видели вас и потому не знают, что такое трагедия с внутренним огнем. Ну, словом, с Ермоловой. Я им много, много говорю о вас, и это лучше всякого ученья. Они не умеют любить искусства, как умели вы, они не любят и не хотят работать, как работали вы, – и вот, когда я им рассказываю эпизоды из вашей театральной жизни, они с замиранием слушают, и я чувствую, как пробуждаю в них те струны, которые нужны актрисе, и это меня радует, и тогда я почти счастлива».

Отправляя своего внука в Ленинград, где он жил у нас с мужем, пока учился в Медицинском институте, Мария Николаевна пишет:

«Милая моя Сашурочка, давно не знаю, как вы живете. Когда время будет, напишите. Я до того ослабела, что не могу ни писать, ни говорить, ни думать. Сделалась скучной, несносной старухой, неспособной ни на что, только мучать своих близких своим унылым видом. Дай бог вам сохранить вашу энергию и вашу жизнь. Вам наверно тоже очень тяжело [эти слова относятся к постоянной скорби о потере любимых сына и мужа, которая таилась под веселым видом А. П.]. Но не поддавайтесь унынию: вы из другого теста. Мне очень жаль Колю – отняли его у меня под старость. Сашечка, поберегите его, главное, чтоб он кушал хорошенько. Он милый и скромный мальчик, серьезно учится, – пусть таким и остается. Ну, пока до свиданья, голубчик мой, напишите, когда можете и когда захотите. Целую вас, моя Сашурочка».

Эти нежные слова, такие необычные в устах Марии Николаевны, особенно подчеркивают ее отношение к своей верной подруге.